Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Госпожа! Я прошла испытание?.. — второй раз спросила я, но старуха не обратила внимания на оклик. Кряхтя и чертыхаясь, она уселась прямиком на язык трупа, поджала под себя лапы, поелозила ссохшимися бедрами, устраиваясь поудобнее, и только после этого посмотрела на меня. И тогда я в третий раз повторила:

— Я прошла испытание?

Старуха молчала — казалось, она даже не дышит. Свет, сочившийся сквозь зубы макары, становился все бледнее; скоро здесь, на краю мира, должна была начаться долгая, холодная ночь. Вдруг треснули больные запястья — женщина запустила лапы в мешок и достала из него костяной нож, изогнутый полумесяцем. Затем она указала мне на место подле себя. Пригнувшись, я забралась в рот макаре и села в ногах колдуньи, как ребенок, которому сейчас будут плести косу.

И правда, старуха собрала мои волосы в кулак, натянула и обрезала их у самых корней, после чего принялась скоблить костяным серпом мою голову — не слишком-то бережно! Но пришлось потерпеть и помолчать, потому что она наконец заговорила:

— Жил раньше охотник — хороший охотник с добрым копьем, бившим без промаха. Однажды он решил отправиться в место, где никто никогда не охотился, — на гору, которая была из чистого железа…

— Откуда ты знаешь, что такое «железо»? — не удержавшись, спросила я.

— А чего мне не знать? Это как кость, только прочнее, — буркнула колдунья. — Охотник пошел на железную гору, заросшую черным лесом. В том лесу было много зверей и птиц, так что в первый же день он богато поживился. Но тогда охотник подумал — если пойти дальше в лес, не выйдет ли еще лучше? И правда, на второй день ему попался олень, жирный, как морж, а на третий в его силки набилось столько белок и лис, что хватило бы на шубы для всех соседей! Вот так охотник заходил все глубже и глубже в чащу, волоча за собой добычу и пригибаясь под ее тяжестью так, что мох щекотал живот…

Тут старуха снова потянулась к мешку на поясе и достала выдолбленный моржовый бивень, в котором хранилась синяя краска. Обмакнув в нее острый конец ножа, она легонько ткнула им в мою макушку — и еще раз, и еще, — и при том продолжала рассказ.

— Но однажды ночью охотник почуял дыхание, пахнущее сырым мясом, — его костер обступили волки. Их глаза блестели в темноте — сотни, сотни глаз между деревьями! Охотник замер, скованный страхом. Его верное копье было далеко, а волки — близко. Вдруг звери взвыли разом — и он кинулся бежать, не различая дороги… Но волки не отставали! Охотник слышал, как хрюкают их носы, выискивая его след, чувствовал сладкий запах ягод, раздавленных их лапами, и горькую вонь намокшей шерсти, а стоило ему оглянуться, видел сотни бледно горящих огней — голодных волчьих глаз. Потому он бежал и бежал, подымаясь все выше на железную гору, а ночь все не кончалась…

Старуха вынула из мешка второй бивень, наполненный резко пахнущей мазью, и, зачерпнув щедрую пригоршню, принялась втирать в мой свежеобритый череп. Мазь жгла немилосердно; жутко хотелось выругаться, но я боялась даже охнуть прежде, чем учительница договорит.

— Лапы охотника сбились до крови; все тяжелее было дышать. Железная кожа горы страшно гудела и гремела под ним… Но волки все не отставали — каждый раз, оборачиваясь, он видел их глаза, глядящие из темноты, все ярче, все больше, все ближе! Наконец, охотник оказался на самой вершине горы и там упал от усталости. Тут же волки склонили над ним косматые черные головы, вперили ослепительные, огненные глаза… «Вот сейчас, — думал он, — они набросятся на меня и разорвут на части». Но время шло, а волки все не нападали. И вдруг охотник понял, что смотревшие на него глаза — это звезды, а звериная шерсть — облака, бегущие по ветру! Вокруг была лишь ночь. Он остался один… Один на самой вершине железной горы.

Старуха спрятала в мешок бивни с краской и мазью, костяной серп и пук отрезанных черных волос, поднялась с жутким кряхтением и поплелась прочь.

— Ты прошла испытание, — бросила она через плечо, уже выйдя из пасти макары. Завтра я закончу узор, и тогда — убирайся прочь.

Но я должна была услышать историю до конца, а потому окликнула ее.

— Что стало дальше с тем охотником?

Колдунья не стала ни оборачиваться, ни повышать голос — казалось, ей все равно, услышу ли я. Вот что она ответила:

— Когда охотник понял, что волков вокруг уже нет, он вздохнул с облегчением и закрыл глаза. В этот миг ночь раскрыла пасть и сожрала его.

***

— Он здесь! — бросил Ун-Нефер, появляясь в круге костра.

Близнецы обменялись быстрыми взглядами.

— Ждать до утра? — спросила Селкет. — Или идти сейчас?

Где-то внизу засвистел, завыл ветер — и тут же защелкали камешки, осыпаясь со склонов, будто костяные бусины с порванной нити. Не сговариваясь, лха схватились за ваджровые дубины и в два шага оказались на краю уступа, выпирающего из крутого бока горы. Венцы на их головах зашевелились: от серебряных обручей отделились змеиные рыльца на тонких извивающихся шейках — три спереди, три сзади.

— Оставайся здесь, — бросил мне Железный господин и прыгнул вниз; за ним последовала и Палден Лхамо. Похолодев от ужаса, я бросился к обрыву, но боги, конечно, не разбились: они скользили по почти отвесному склону, и широкие накидки распускались за их плечами, будто крылья летучих мышей. Селкет держалась засыпанных снегом прогалин, Ун-Нефер — пятен кромешной темноты. Скоро я совсем потерял их из виду, но зато кое-что другое привлекло взгляд.

На другом конце долины торчала скала, похожая на кусок подтаявшего снега. Ветер и дожди проели ее насквозь, так что острая вершина расщепилась, разошлась на несколько зубчатых рогов; у основания раззявили рты пещеры. На одну из них я и уставился — мне померещилось, что оттуда идет свет. Или это луна скользнула бледными лучами по кусочкам слюды? Но нет, свет становился все отчетливее! И боги тоже заметили его. Бесшумно и осторожно они подбирались к скале, а их искаженные, длинные тени тянулись следом, набухая синевой и водянистой зеленью. Неясная тревога овладела мной; стало сложно дышать. Вдруг с ужасным грохотом щербатая скала взорвалась! Осколки полетели во все стороны, усеивая долину, как зерна ячменя. Уже ничем не сдерживаемое сияние хлынуло из-под земли, и тогда я узнал его — это был страшный, негреющий огонь, который горел над постелью Железного господина в ночь перед Цамом. Он не просто озарял мир, он проходил предметы насквозь: могучие горы таяли в нем, как мутноватые ледышки. В их глубине я различил пестрые жилы меди и блеск золотых самородков, жабры и плавники неведомых тварей и черные озера горючего масла, в честь которого мне дали когда-то имя; а когда я глянул мельком на лапы, то увидел собственные кости, белеющие среди студенистых мышц.

А потом явился и источник этого всепроникающего света. Огромный змей выползал из груд развороченного камня подобно реке из ребер, позвонков и чешуи. Он был длиной в тысячу кораблей — и не легких суденышек рыбаков, а тех громадин, что везут купцов и их товары по великой реке Ньяханг; его шея толщиной превосходила дозорные башни дзонгов, а зубы выступали из пасти на добрых пять локтей; но не это испугало меня. Куда страшней было то, что тело змея покрывали наросты прозрачных кристаллов: они густо облепили его лоб, щеки и подбородок, вытянулись из затылка и темени наподобие рогов оронго… Даже из глазниц пробивались ветвящиеся наподобие кораллов драгоценности! И это еще не все: переливающиеся самоцветы торчали из его боков и брюха, разрывая кожу острыми гранями так, что во многих местах она висела клочьями. Мне пришло на ум, что нечто похожее я видел раньше, когда шены вырыли на полях Бьяру череп Джараткары, первой из Лу, убитой первым из Эрликов…

Змей вздохнул, с сипением пропуская воздух сквозь заросшую хрусталем глотку; слепая морда повернулась к долине. Со скрипом и хрустом разошлись окаменевшие челюсти; чудище раззявило пасть и закричало — но звука не было; вместо этого был удар. На мгновение мир ушел у меня из-под лап… а потом я обнаружил себя лежащим на полу в самой глубине пещеры. В ушах звенело; по шерсти текла кровь, хотя я никак не мог понять, откуда она взялась. Рядом перебирали копытами испуганные лунг-та; но что случилось с богами? Медленно, по-черепашьи я подполз к краю пещеры — лапы не слушались, голова моталась из стороны в сторону. Только оперев челюсть на плечо и весь извернувшись, я смог рассмотреть, что творится внизу.