Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

своим чадам. А сейчас даже кажется, — видать, у инвалидки очень крупный сдвиг по фазе, — войди Роза в палату, жутко обрадовалась бы бабке. Про Цилю и говорить нечего. Ведь все кругом — встречные-поперечные, а они вроде как свои. Пожалели бы, родимые, покудахтали, посочувствовали. Принесли бы фаршированной рыбки… с Розиными волосами… Да хоть бы и с волосами! Но нет уже на свете ни Розы, ни Цили.

Эх, с этой чертовой капельницей и слезы не утрешь! Короче, Таньке — наше отдельное комсомольское спасибо.

Небо за окном серенькое, будто детская кроличья шубка. Мамуля была не далека от истины: младшая дочь у нее кукушка. Правда, мама и не знала всей подноготной их с Борькой «счастливой» семейной жизни — бешеное самолюбие не позволяло признаться ей в своих ошибках и поражениях. Да девушка лучше б сдохла, чем смирилась с мыслью, что кто-нибудь, пусть даже свои, близкие, считают ее неудачницей! Еще чего? Это вы бросьте, ребята! У Женьки все всегда тип-топ… Пофигизм — удобненькая по жизни маска. А может, это никакая и не маска? Может, она и есть самая настоящая пофигистка? По-честному, не особо-то она убивалась, когда увозили Илюшку, хотя расставалась с ним навсегда. Это ведь сейчас Нью-Йорк — вот он, рядом, всего-то восемь часов лететь. Не дальше Колымы или Туруханского края, где пол-России перебывало. А тогда эмигрировал на Запад — все, с концами!

Ну не было у нее никакого сумасшедшего материнского инстинкта! Что поделаешь, если она такой родилась? Природа схалтурила — наваляла бабу вместо мужика. Ох, не повезло! Мужикам ведь все дозволено — рога «любимым» наставлять, разводиться по десять раз, бросать опостылевших жен, маленьких детей. Никто их за это не предаст анафеме, никто не зашушукает за их спиной: представляешь, какая сволочь, бросил своего ребенка! Мужички — птички вольные. Вот и она по молодости жаждала воли. Вырвалась из Розиных лап и расцвела махровым цветом. Ренессанс!

Раз, два — и выбилась в ведущие инженеры. Поступила в заочную аспирантуру, без напряга сдала кандидатские. Снова занялась шахматишками. Да мало ли приятственных занятий найдется для раскрепощенной женщины? Классное времечко было, золотая пора! Родители живы-здоровы, полная свобода, от денег карман оттопыривается — купить-то нечего, один тыквенный сок в трехлитровых банках. Настроение у всех отличное, критическое — перестройка, и пока еще без антиалкогольной заморочки. На работе каждую неделю чего-нибудь отмечали, праздновали. Травили в курилке анекдоты про Михал Сергеича, а по вторникам, когда привозили продовольственные заказы, никто вообще ни хрена не делал: с утра толпились на первом этаже, у буфета, потом растаскивали по этажам, по отделам ящики с тушенкой, взвешивали дохлых кур на безмене — не дай бог, кому лишние перья достанутся! Раза два в неделю торчала удалая молодежь в Бирюлеве, на овощегноилище. Веселуха! Перекидывали дипломированные специалисты с места на место гнилую капусту, жрали грязную морковь, крысами не доеденную, и поддавали по чуть-чуть, чтоб не околеть от холода.

Закрутилась она, завертелась. Еще и любовь на башку свалилась — совсем крыша поехала! Не до разборок было. Подписала Борьке все бумаги и даже не проводила Илюшку до Шереметьева. Посадила его в такси, рядом с Розой, махнула рукой и забыла — понеслась на свиданку к Виталику.

Что на нее тогда нашло? Совсем ума лишилась, идиотка! Ведь к тому времени проработали они с Виталиком вместе уже несколько лет, так что знала она своего завлаба, товарища Прохорова, как облупленного, и, между прочим, в отличие от многих подчиненных ему дамочек, особо на него не реагировала — кадр был не в ее вкусе. Сладенький. И говнистый. А разве нет? Притащился чувак, как Ломоносов, откуда-то из-под Архангельска, женился на девке страшней войны, на сову похожей, и сразу оторвал, помор горемычный, и прописку, и кооперативную хату на Профсоюзной. Кандидатскую защитил в два счета благодаря Совиному папашке из Совмина и стал начальством. Первое время бабцы перед синеглазеньким завлабом здорово хвостами крутили, только, как говорится, пустые хлопоты! Дохлый номер. Виталик, хитрый змей, всем улыбался, пальтишки там в раздевалке подавал, карамельками угощал, но чтобы по-крупному — это ни-ни! Не ровен час кто Сове настучит и тестюшка сильно разгневается!

Девушку-передовичку тогда как раз выдвинули в профком — заведовать культмассовой работой. Ну, уж Женька-то Орлова развернулась там в полный рост! Всей лабораторией, только что без Виталика, почти задарма исколесили весь Союз. Прохоров в таких мероприятиях не участвовал. Сова — мудрая голова своего розовощекого голубка от себя далеко не отпускала: глядишь, ненароком загуляет ее Виталик и родит на стороне ребенка, которого Совиха никак не могла произвести на свет. Поэтому все прибалдели, когда сколотилась большая компашка ехать на Девятое мая под Смоленск, по местам боевой славы, и вдруг Виталик очень по-деловому поинтересовался:

— Ребят, по сколько сбрасываемся?

— По четвертному и по две бутылки водки.

Затруханный профсоюзный пансионат на берегу хиленького под Смоленском Днепра, небось, вздрогнул, увидев такую разудалую компанию. Тридцать итеэровцев во главе с кадровиком Макаром Солонинкиным в момент выгрузились из «львовского» автобуса и рванули прямиком в столовку. Действительно, чего время-то зря проводить? Сдвинули столы — и понеслась! Вроде как ничего особо и не пили, а от шестидесяти пузырьков водяры часика через два уцелело не больше половины, и вопрос о том, переться ли по местам боевой славы, отпал сам собой. Тем более что единственный ветеран Великой Отечественной, доблестный майор в отставке Солонинкин — весь пиджачишко в орденах и медалях — не высказал горячего желания осмотреть места героических боев с немецко-фашистскими захватчиками. Поддатый Макарушка с бесноватостью самодеятельного артиста нажаривал на баяне. Фальшивил, паразит, жутко!

Поначалу народ прикалывался над Макаровой гармошкой, но, как следует приняв на грудь, утратил критический взгляд на мир. Всем дружным коллективом проорали «Катюшу», вспомнили и про долины, и по взгорья, и про экипаж машины боевой. Солонинкин на радостях охабачил еще стакан, снова-здорово принялся за «Катюшу», и кирная молодежь, опрокидывая стулья, понеслась плясать «русского» вприсядку.

Неслабо гуляла техническая интеллигенция! Виталику, видать, понравилось.

— Ну-у-у, ребят! Как же с вами весело! Жалко, я раньше с вами не ездил!

— Да, много потеряли, Виталий Юрьевич.

— Ой, Женечка, ты? Давай потанцуем?

Смех! Пьяненького Макарку развезло, слезу пустил ветеран, так что топталась она с Виталиком в темном углу столовки под надрывные фрагменты «Ромашки спрятались, поникли лютики». Потом молодежь магнитофон запустила. На полную мощь: Без тебя, любимый мой, лететь с одним крылом!

— Женечка, можно тебя пригласить?

Как говорится, короче, ближе к ночи, пошли танцы-шманцы-обжиманцы, а когда