Путь Абая. Том 1 - Мухтар Ауэзов

— Удивительно… С каких это пор в Гоголевскую библиотеку стали пускать верблюдов?

Кое-кто из молодых читателей, подняв глаза и увидев казаха в широком степном чапане, фыркнул. Женщина нахмурила брови и залилась краской, укоризненно взглянув на остряка. Абай резко повернул голову, но, поборов мгновенную вспышку гнева, спокойно ответил:

— А почему бы не зайти сюда верблюду, господин чиновник, если здесь уже сидит осел?

На этот раз рассмеялись все. Чиновник весь побелел, потом вспыхнул, но промолчал, видя, что и его соседка расхохоталась, откинувшись на стуле. Абай снова повернулся к старику библиотекарю и попросил у него номер журнала «Русский вестник».

Смех утих, все снова склонились над книгами. Невысокий темнобородый человек с большим открытым лбом, стоявший у конторки библиотекаря, повернулся к Абаю.

— Этот номер у меня, я уже просмотрел его и могу отдать вам, — сказал он. — Только скажите мне сначала, почему вы его спрашиваете?

— Там печатается новый роман Толстого, — ответил Абай, — мне хотелось его прочесть.

— Так вы знакомы с произведениями Толстого? А чем он вас заинтересовал?

Его умное лицо и добродушные вопросы невольно располагали к нему. Абай ответил учтиво:

— Нет, Толстого я еще не читал, но слышал, что он настоящий русский мудрец. Вот я и хочу узнать, чему учит этот великий человек.

— Хорошее дело, — сказал собеседник и протянул Абаю журнал. — А я ведь вас и раньше видел, при других обстоятельствах, не очень-то приятных… В областном управлении. По правде говоря, сегодняшняя встреча произвела на меня еще большее впечатление, чем та… Познакомимся — Михайлов Евгений Петрович.

— Ибрагим Кунанбаев, — представился Абай. — Я тоже хорошо вас знаю по рассказам наших друзей… Очень рад познакомиться…

Они вместе вышли из библиотеки и медленно пошли берегом Иртыша, продолжая разговор. Абай шел, распахнув чапан, заложив руки за спину и держа в них плетку и тымак, Баймагамбет следовал за ними верхом, удивляясь в душе, как это Абай может идти пешком только для того, чтобы разговаривать с каким-то русским. Когда они дошли до белого каменного дома, стоявшего на самом берегу возле мельницы, Михайлов открыл дверь подъезда.

— Зайдемте ко мне, мне хотелось бы еще поговорить с вами, — сказал он Абаю.

Михайлов жил в большой и светлой, чисто прибранной комнате. Обрадованный встречей, Абай не торопился домой и просидел у Михайлова до самого вечера.

У Абая были причины интересоваться Михайловым. Андреев часто говорил ему, что Михайлов, пожалуй, самый умный и образованный человек во всем Семипалатинске. По словам Андреева, он посвятил свою жизнь общественной деятельности и еще юношей подвергся преследованиям царской власти. Но эти гонения не сломили его духа, — наоборот, в заключении и в ссылках, находясь среди лучших русских людей, он непрерывно пополнял свои знания и достиг высокой образованности. По мнению Акбаса, Михаилов был одним из передовых людей своего народа и в другую эпоху мог бы быть его гордостью. И вот наконец Абай увидел его самого и мог с ним говорить.

Михайлов начал с расспросов о том, что именно Абай успел прочесть по-русски, и с увлечением заговорил о самообразовании, о его пользе и трудности. Абаю порой казалось, что с ним говорит учитель, хорошо знающий своего ученика, — с такой ясностью Евгений Петрович выражал собственные мысли и сомнения. Он сказал об этом Михаилову и закончил шуткой: да, его слова, будто руки опытного костоправа, сразу нашли место перелома!..

Абай говорил по-русски, с трудом справляясь с фразами, останавливаясь и подыскивая слова, но Михайлов, внимательно слушавший его, сразу улавливал смысл рассуждений Абая, несмотря на неправильность его русской речи. Услышав про костоправа, он засмеялся.

— У вас меткие сравнения… Если я правильно понимаю то, что вы говорите, — вы всегда очень удачно и интересно сравниваете. Я заметил это еще во время ваших споров с Кошкиным…

Вспомнив о нем, Абай с возмущением заговорил о чиновниках, которые, подобно Кошкину, не хотят задуматься над тем, что же такое тот народ, которым они управляют, а предпочитают действовать окриками и просто нагайками.

— Вы еще не представляете себе все то зло, которое приносит России эта орда чиновников, — усмехнулся Михайлов. — Мы называем их бюрократами… Везде, от самого Петербурга до вашего Семипалатинского уезда, эти люди из одного дубья тесаны… Понять весь их вред по тому, что вы видите своими глазами, — трудно… А изучать их, как вы, — в стычках с разными Кошкиными, после чего приходится месяца полтора высидеть в каталажке, — способ и длительный и неприятный… Раскусить природу этого племени можно другим, менее хлопотливым способом: у нас есть такие писатели — вот хотя бы Салтыков-Щедрин, — которые беспощадно и метко критикуют чиновников. Почитайте его, тогда вы поймете истинную сущность всех чиновников, с которыми вам приходилось встречаться…

Такое резко отрицательное обобщение всего чиновничества удивило Абая. Сам он думал совсем иначе: «Люди так же не одинаковы, как не одинаковы пять пальцев на руке… Наверное, и среди чиновников так же…» Он попытался высказать эту мысль, но Михайлов только рассмеялся:

— Как вы наивны, дорогой Кунанбаев!.. Чиновники одинаковы все — и крупные, и мелкие, и молодые, и старые…

И видя, что Абай все еще не согласен с ним, Михайлов тоже пояснил свои слова образно:

— Они одинаковы, как семена чертополоха… Да и посеяла-то их одна и та же рука — наш царский строй…

Он остановился, не желая углублять свою мысль.

Абай начал понимать Михайлова. Новый знакомый с такими новыми для него мыслями все больше привлекал к себе Абая, и он снова заговорил о том же, стараясь вызвать его на откровенный разговор:

— Ваши слова кажутся убедительными. Но ведь среди чиновников есть и такие, как Лосовский, — разве не показал он свою справедливость в деле с Кошкиным?

Но и тут Михайлов снова повернул разговор неожиданно для Абая:

— Так, так… Вы хотите сказать — пусть плох Кошкин, зато хорош Лосовский!.. Вы полагаете, будь у вас поменьше Кошкиных и стой у власти одни Лосовские, — все шло бы отлично и торжествовала бы справедливость?

— Так я и думаю…

— Вы правы в том, что Лосовский оказался лучше других, — не дай он своих показаний, дело обернулось бы для вас плохо. Вот вы и решили, что он — идеальный чиновник, не так ли?

— Да, так. Он был справедлив…

— Конечно, тут он был справедлив, согласен. Допускаю, что и в дальнейшем он будет справедливым… по мелочам. Что ж, не нужно пренебрегать таким чиновником, — если, конечно, он будет действовать не в ущерб народу.

Я и не говорю, чтобы вы сторонились Лосовского. Раз у него такие либеральные склонности — пользуйтесь ими, пожалуйста! Только не забывайте о его истинной сущности…

— А что же лучше показывает человека, чем его дела? О какой же истинной сущности вы говорите?

— О какой? — усмехнулся Михайлов. — Попробуйте положиться на его справедливость не в таких пустяковых делах, а в более серьезных, касающихся больших вопросов жизни народа… Тут-то эта сущность себя и покажет… Лосовский среди чиновников — просто-напросто белая ворона…

Абай явно не понял этого выражения.

— У нас, у русских, есть такая поговорка, — объяснил Михайлов. — Так говорят про того, кто резко выделяется среди себе подобных и кого так же трудно найти, как белую ворону… Но если вы и наткнетесь на такую — не смотрите на ее белизну, не обольщайтесь, не примите ее за благородную птицу. Белая она или черная — ворона есть ворона… А раз она ворона — то и живет вороньим ремеслом…

Теперь Абай уловил мысль Михайлова.

— Наш народ тоже говорит: ворон ворону глаз не клюет, — улыбнулся он.

Михайлов рассмеялся и потом продолжал серьезно:

— Вот вы и помните — раз ты ворона, так и оставайся ею, не воронам решать народные дела… Пусть Досовский не кажется вам безобидным голубком и пусть другие не попадаются так, как вы! Уж лучше иметь дело с Кошкиными… У тех по крайней мере их сущность ничем не прикрыта, и народ видит ее во всей обнаженной мерзости. А такие, как Досовский, с их половинчатой справедливостью, с их сомнительными добродетелями порождают только ненужные надежды: вам кажется, что дело не в политическом строе, а в людях… Такие «хорошие чиновники» только мешают народу распознать природу и повадки стаи ворон, именуемой царским чиновничеством…

Теперь Абай до конца понял Михайлова: в этих мыслях сквозила великая забота о народе. И Абай одновременно удивлялся и любовался ею и внутренне благодарил Михайлова за откровенность.

— Вы мне будто двери открыли в неведомый мир, — признался он. — Эта беседа для меня — большой, — полезный урок…