Великий Магистр - Елена Грушковская

Богатырь с глазами доверчивого мальчишки — так он сейчас выглядел. Он верил безоговорочно каждому моему слову, каждому вздоху и движению — и сейчас, и тогда, и я не могла обмануть, не оправдать его доверия. Он один называл меня забытым именем — Лёля, прикасаясь им к моей душе. Он так и сказал: «Авророй тебя зовут те, кто тебя видит со стороны. А твою душу зовут Лёля». Откуда он это знал? Или не знал, а просто сказал наугад? Как бы то ни было, «Лёля» могло быть уменьшительным от многих имён: Оля, Юля, Лена, Алёна, Лариса, Лолита, Элеонора, Илона и даже Лейла — словом, всех певучих имён, где присутствовал звук «л». И это только женские. А Алексей, Леонид, Олег, Юлий? Тогда, в сорок первом, меня звали Олей, в этой жизни — Алёной. А ещё у славян была богиня весны Леля — дочь Лады.

А ещё… Леледа. Как ни странно. Может, её тоже кто-то называл Лёлей? Я-то думала, что Леледа — это слегка видоизменённое «Лилит», а теперь смутно чувствовала связь её имени с моим. Значит, не только белые крылья…

— Спасибо тебе, Лёлька, — прошептали губы Никиты.

— Рано благодарить, — сорвалось с моих. — Я ещё ничего не сделала…

— Ты сделаешь, я знаю.

Огонь в камине, уже отчаявшийся увидеть сколько-нибудь романтичную концовку этого разговора, был счастлив. Он дождался! Он так старался, трещал и плясал, а эти двое играли в вопросы-ответы… Но вот они наконец перешли от слов к делу, и огонь вспыхнул ярче, заглядывая в глубину их зрачков и разлетаясь в них на тысячи искр — довольный и счастливый, потому что были счастливы они. Надолго ли? Ответа пока не было.

— Мам, привет. Познакомься, это Лёля.

Наверно, нет нужды описывать типовую двухкомнатную квартирку: таких миллионы. Ничего оригинального не было ни в её планировке, ни в обстановке. Её хозяйка, Любовь Александровна, обладала удивительно молодыми и светлыми глазами при почти совершенно седых волосах, а когда она заговорила, горло у меня сжалось: её голос был невероятно похож на мамин. Да и в светлом, добром её лице было что-то такое, отчего мне тут же захотелось уткнуться в её фартук и заплакать. Мама, как я по тебе скучаю…

Но, конечно, ничего подобного я не сделала: неудобно падать на колени перед незнакомым человеком и обнимать его. Вместо этого я сказала:

— Здравствуйте.

Столько любви сияло в её обращённом на сына взгляде, столько радости… В первые пару минут я даже не вникала в суть того, что она говорила, просто слушала её голос, чувствуя мучительную нежность и пульсацию солёной боли в горле. И не сразу поняла, в чём дело, когда прочла в её глазах недоумение: оказалось, она о чём-то спросила меня, а я всё пропустила мимо ушей. Толчок локтем от Никиты вывел меня из оцепенения.

— Простите, — пробормотала я. — Я не расслышала, что вы сказали.

Во взгляде Любови Александровны, обращённом на Никиту, читался вопрос: «Она у тебя что — глухая?» Я честно призналась:

— Просто ваш голос очень напомнил мне голос моей покойной мамы. Потому я и обалдела слегка.

Её губы вздрогнули в растерянно-растроганной улыбке.

— А… Ну ладно, ладно, неважно, — торопливо сказала она. И спохватилась, захлопотала: — Ох, что же я вас на пороге-то держу? Заходите, заходите! Раздевайтесь, разувайтесь… Никита, вот твои тапочки… Всегда на своём месте стоят, тебя ждут… Лёлечка, вам тоже сейчас тапочки дам… Чувствуйте себя как дома!

Мы повесили куртки и переобулись в тапочки. Забытое ощущение, уютное, домашнее… Мои ноги, привыкшие к обуви военного образца, поначалу слегка растерялись от этой необычной лёгкости и свободы, но уже через секунду блаженно и благодарно расслабились. Дома? Да, дома…

— Ну что ж, пожалуйте на кухню, ребята! У меня скоро борщ будет готов, — радушно пригласила Любовь Александровна.

В гости к Никите я отправилась без оружия, хоть это и было в какой-то мере рискованно. Но я решила не пугать его маму — хватит с неё и того, что мы собирались ей сказать.

Мы уселись к столу.

— Никитушка, ты — в отпуск, или как? — спрашивала между тем Любовь Александровна, поднимая крышку кастрюли. Попробовав красное булькающее варево под названием «борщ», она решительно посолила его и перемешала. — На сколько ты приехал?

Мы с Никитой переглянулись. Он ответил:

— Ненадолго, мам. Нам с тобой поговорить надо.

Крышка брякнула о кастрюлю, и Любовь Александровна тревожно посмотрела на нас, прижимая к груди пёструю прихватку. Ну конечно, она подумала о свадьбе. О чём она ещё могла подумать? Всё и правда выглядело так, будто Никита собирался представить ей меня как свою невесту, и у меня печально заныло сердце от мысли, что не эту радостную новость мы ей принесли, а совсем другую.

— Ой, ребята… — Любовь Александровна ухватилась за холодильник. — Ой, подождите, я за таблетками схожу…

Никита вскочил:

— Мам, тебе плохо?

— Да нет… Нет, это я так, чего-то разнервничалась, — пробормотала она, бледнея. — На радостях, что ты приехал…

— Мама… Ну что ж ты так. Мы ещё ничего не сказали, а ты уже нервничаешь, — проговорил Никита, обнимая её за плечи. — Впрочем…

Впрочем, подумал он, тут было отчего нервничать. Может, материнское сердце почувствовало что-то?

В дверном замке загремел ключ, и Любовь Александровна встрепенулась.

— Ой, это Вова с работы…

Ключ перестал греметь, и из прихожей послышался голос молодого человека:

— Мама, почему у тебя открыто? У нас что, гости?

Это он увидел нашу обувь — две пары солдатских ботинок. А потом и Никиту:

— О, братишка, привет! В отпуск?

— Привет, Вовка.

Братья обнялись. Вова был далеко не такого могучего телосложения, как Никита, заметно ниже ростом и стригся не так коротко. Он буквально утонул в объятиях брата, который держал его крепко, но бережно, помня о своей силе, после обращения возросшей многократно.

— Ты чего такой холодный весь? — вдруг спросил Вова. — Только что с улицы зашёл? Сегодня вроде не такой уж и мороз.

Однако, наблюдательный он парень. Никита в ответ промолчал. А Вова, заметив меня, сказал чуть смущённо:

— Здрасьте…

— Это Лёля, — представил меня Никита. И после короткой паузы добавил решительно: — Моя… невеста.

Табуретка куда-то провалилась подо мной. Э-э… Кажется, я что-то пропустила? В жизни бывает киномонтаж? А куда делась сцена предложения руки и сердца?

— Вот это новость! — воскликнул Вова. — Поздравляю! — И, бросив взгляд на мать, добавил: — Мама, кажется, в шоке.

Это можно было сказать не только о ней: я сидела, не ощущая под собой табуретки. Может, Никита пошутил? Нет, физиономия у него была решительная и серьёзная, а глаза — просветлённые. Только полюбуйтесь на него… Принял решение за нас двоих и доволен! Ну, не то чтобы я была против, но… Может быть, с этим всё-таки стоило подождать? Двух волнующих новостей для одного вечера было, пожалуй, многовато.