Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

Получив эти сведения, иду к командиру отряда, чтобы доложить их ему. Местных жителей поручаю пока не отпускать, держать в отделении Максимова.

У Леонова застаю оживленную беседу. Тут и старший лейтенант Гузненков, у него за спиной стоят друзья-мичманы Чекмачев и Никандров, тут и фельдшер отряда старший лейтенант Гончарук со своим помощником Константином Тярасовым, здесь же «отрядные интеллигенты» Толстиков и Каштанов, которых почитают за их образованность, этакую деликатность и учтивость. Вытянув шеи, вслушиваются в беседу связные, радисты, непременные спутники Леонова — Пшеничных, Гугуев, Антонов и Горнышев. Народу собралось много, окружили расположившихся в центре Леонова, Гузненкова, переводчиков, разговаривающих с группой корейцев.

Горожане обрисовывают обстановку последних дней, сидя на корточках. Поза эта для нас пока непривычна. Наши примостились кто на коробке с пулеметными патронами, кто на рюкзаке, но большинство стоит и внимательно слушает.

Корейцы рассказывают, как вел себя вражеский гарнизон в последние дни и куда отступили японцы. Сведения совпадают с теми, которые получены в нашей группе.

— Теперь можно полагать, что не только в городе, но и поблизости японских войск нет, — сказал Леонов. — Далеко ли они отступили, будут ли подходить к городу с севера, от границы, будем выяснять утром.

И верно, сейчас, в наступающей темноте, выходить нам куда-либо из города бессмысленно. И места совсем незнакомые, и проводников пока у нас нет. Не только ничего не разведаем, но и сами можем напороться на неприятельские засады.

Пока мы беседовали, совсем стемнело, густая темень южного вечера окутала город. Мы сидим сейчас как на дне глубокого колодца. Нигде ни огонька, ни фонаря — сплошная чернота подступающей ночи накрыла нас своей шапкой.

— Поэтому, — заканчивает командир отряда, — сейчас всем разойтись по своим постам, выставить дозоры, а остальным отдыхать в тех местах, где заняли оборону с вечера. Находиться в полной боевой готовности.

Почти все разошлись. Возле Леонова и Гузненкова остались только корейцы и переводчики. Я на минутку задержался, чтобы уточнить с Леоновым текст радиограммы в штаб флота.

Наши радисты Дмитрий Кожаев и Михаил Калаганский развернули свое хозяйство и передают во Владивосток первое донесение о результатах высадки отряда. В ответной радиограмме нам приказано остаться в городе до утра, а затем действовать, как определено планом операции.

Кожаев и Калаганский — незаменимые бойцы отряда. Никто из наших матросов не может выполнять их обязанности. Каждый в своем деле собаку съел.

Дмитрий Кожаев пришел в отряд еще в первый период его возникновения, в 1941 году. Немного было таких операций, в которых он не участвовал. В первые годы войны он и друзья его из отделения радистов, которым командовал Гриша Сафонов, таскали на себе громоздкую, тяжелую и ненадежную в работе рацию, имевшую к тому же незначительный радиус действия. Несколько рюкзаков с увесистыми батареями для этой рации, а иногда и ручной движок на треноге, который надо крутить вдвоем, возили на плечах по очереди наши матросы.

Потом появились компактные, легкие, с довольно широким диапазоном работы приемно-передающие радиостанции для разведчиков. С дальних норвежских берегов удавалось держать надежную связь с базой, а кратковременные сеансы с разных мест сбивали с толку вражеских пеленгаторщиков.

Немногословный, скорее даже хмуровато-молчаливый, неулыбчивый, Кожаев вроде бы слился со своей рацией, занимался ею самозабвенно. Он всегда копался в этом хитроумном хозяйстве, что-то исправлял, налаживал, паял, придумывал какие-то приспособления. Похоже было, что он специально рожден для этой профессии. Смуглый, круглолицый, с черными как смоль, отливающими даже синевой густыми волосами, плотно сбитый, шел он в походе, ступая по-своему — неторопливо, размеренно, с повернутыми внутрь носками. Тяжелый рюкзак как будто прирос, припаялся к его спине.

Пришедшие вместе с ним в отряд друзья и погодки Дмитрия, такие же крепыши Саша Манин и Зиновий Рыжечкин, навсегда остались в скалах Заполярья. Их близкий друг Михаил Костин, тоже в прошлом отрядный радист, не смог поехать на восток. На заключительном этапе войны пришлось ему вместе с двумя товарищами провести на вражеском берегу подряд без малого девять месяцев, выполняя очень важное и опасное задание. Эти горячие, безупречные комсомольцы избрали для себя службу в разведке в первые дни и месяцы войны. В боях они мужали, кровью и походами завоевали себе рекомендации в партию.

Другой радист, Михаил Калаганский, ни внешностью, ни характером совсем не похож на Кожаева. Хоть и служат они вместе и выполняют одно дело, по натуре это почти антиподы. Опасные походы во вражеский тыл так сдружили их, что раздоров между ними никогда не бывало. Несколько лет служил Калаганский в одном из радиоподразделений флота, был отличным специалистом, членом партийного бюро, уважаемым сослуживцами и начальниками. Но что-то в характере, видимо, заставляло Михаила упорно стремиться к походам в тыл врага. Он серьезно готовил себя к разведке. Только в сорок четвертом году ему удалось добиться у командования перевода в разведывательный отряд.

Рослый, сложенный, как тяжелоатлет, прекрасно физически натренированный, он ловко выделывал замысловатые фигуры на турнике, легко играл с двухпудовкой, по-свойски обращался со штангой и мог побороться на ковре. Гладко зачесанные на пробор волосы, скуластое, смугловатое, со слегка монгольским овалом лицо и чуть ястребиный нос оставались в памяти. Черные блестящие глаза как будто никогда не знали тоски и печали. Родился и вырос он далеко на востоке, в Улан-Удэ, служил на флоте в Заполярье, а теперь вот судьба забросила в Корею. То задушевно, трогательно, то лихо, по-матросски, в темпе, с присвистом играл он на баяне или на аккордеоне. По душе пришелся бойцам отряда этот общительный моряк, и все искренне его полюбили.

Отошли они сейчас с Дмитрием в сторонку и стучат на ключе свои тире и точки.

Леонов, Гузненков и один из переводчиков оставили расположение отряда и ушли, как потом нам стало известно, для встречи с нашим советским разведчиком, заброшенным в Унги еще задолго до войны. Беседа, продолжавшаяся более часа, помогла нашим офицерам лучше узнать обстановку в городе накануне и в первые дни войны, получить более подробную характеристику о японском гарнизоне, о командном его составе. Выяснилось, что часть гарнизона совместно с подошедшим от границы подразделением заняла оборону севернее города, километрах в пятнадцати, копают там траншеи, оборудуют укрытия для огневых средств, готовятся к отражению наступления танков. После этого разговора стало очевидно, что нас, десантников, от наступающих с севера советских войск бесспорно отделяет вражеская группировка, во много раз превосходящая по силам наш отряд. Как бы японцы не сунулись в Унги и нам не пришлось бы с ними тут «расхлебывать кашу».