Большая Игра против России: Азиатский синдром - Питер Хопкирк

Но не только этим Витте соблазнял впечатлительного Николая, расписывая картины будущего. В 1893 году, за год до вступления Николая на престол, проницательный санкт-петербургский буддистский лама, бурят-монгол по имени Петр Бадмаев, представил Александру III честолюбивый план привести под российскую руку часть китайской империи, включая Тибет и Монголию. Это можно было сделать, уверял он Александра, без риска войны и сравнительно недорогой ценой, разжигая массовые восстания против уже ослабленных и всеми нелюбимых маньчжур. Для этого он предложил основать под своим руководством торговую компанию, чья истинная цель будет состоять в том, чтобы подстрекать тамошние народы выступить против иностранных правителей. Впрочем, Александр план отверг, сказав: «Это так фантастично… что трудно поверить в возможность успеха». Но графа Витте это не остановило: после смерти Александра он использовал план для пробуждения экспансионистских мечтаний у Николая. И, похоже, в этом преуспел. Была основана компания Бадмаева с начальным капиталом в два миллиона рублей, а Николай высказал своему военному министру генералу Куропаткину пожелание прибавить к российским владениям Тибет. Примерно в это время в Калькутту стало поступать все больше донесений о тайных российских агентах, обычно бурят-монгольских подданных царя Николая, путешествующих между Санкт-Петербургом и Лхасой. Все они, по-видимому, были связаны с таинственным Бадмаевым.

Совпадение это или нет, неважно. Значение махинаций Бадмаева на Тибете оттеснило на второй план события в Монголии. Там, в Монголии, в другом районе Дальнего Востока, главные европейские державы были заняты схваткой за обломки умирающей Маньчжурской империи, а заодно и всего, что попадется под руку. Первыми в наступление двинулись немцы, стартовавшие в колониальной игре последними, — они опасались, что другие страны монополизируют рынки и ресурсы всего мира. Для начала они постарались заполучить где-нибудь на северном побережье Китая военно-морскую базу и станцию загрузки углем для своего нового дальневосточного флота. Убийство китайскими бандитами в ноябре 1897 года двух немецких миссионеров дало им для этого предлог. Карательные войска, посланные кайзером Вильгельмом, захватили окрестности Кяочоу, известного впоследствии как Циндао, на который, кстати, к тому времени уже положили глаз русские. У Пекина не оставалось выбора, и он предоставил Германии в аренду на 99 лет и базу, и соответственные угледобывающие и железнодорожные концессии. В ходе последующих столкновений выгодные концессии заполучили Англия и Франция, а Россия, изображая из себя защитника Китая, получила незамерзающую военно-морскую базу Порт-Артур и прилегающие внутренние районы. Несколько позже Россия добилась еще одной важнейшей стратегической уступки — согласия связать железной дорогой Порт-Артур с наполовину законченной Транссибирской магистралью. Соединенные Штаты также ввязались в дальневосточную схватку, приобретя в 1898 году Гавайи, Уэйк, Гуам и Филиппины, на овладение которыми претендовали также Россия, Германия и Япония.

Пока все это происходило на периферии Большой Игры, в самой Индии произошло событие, оказавшее большое влияние на саму Игру. Вице-королем Индии был назначен отъявленный русофоб Джордж Керзон. Успевший к 39 годам получить звание пэра, он достиг тем самым воплощения своей детской мечты. Само собой разумеется, «ястребы» пришли в восторг: взгляды Керзона по поводу российской угрозы Индии были прекрасно известны. Он был убежден, что конечная цель устремлений Санкт-Петербурга, к которой русские двигались шаг за шагом, — господство во всей Азии. Это был безжалостный процесс, которому следовало противостоять на каждой стадии. «Если Россия имеет право на эти амбиции, — писал Керзон, — то Британия имеет еще большее право, нет, она просто обязана защищать свои приобретения и противостоять даже незначительным вторжениям, которые являются только частью большого плана». Он был уверен, что остановить российский паровой каток можно только твердым противостоянием. «Я не считаю, — объявлял он, — что неодолимая судьба влечет Россию к Персидскому заливу, Кабулу или Константинополю. К югу от определенной линии в Азии ее будущее в большей степени зависит от наших, а не от ее собственных действий». Едва ли надо говорить, что его назначение вице-королем встревожило Санкт-Петербург.

Персию, особенно район Персидского залива, Керзон рассматривал как область, особенно уязвимую для дальнейшего российского проникновения. Санкт-Петербург уже стал проявлять интерес к приобретению там порта и даже к постройке для шаха железной дороги от Исфахана до побережья. «Мы обеспокоены, — писал Керзон в апреле 1899 года министру по делам Индии лорду Гамильтону, — тем, что к необходимости защиты Индии от российского сухопутного нападения добавляется угроза нападения морского». Он убеждал кабинет: надо дать совершенно ясно понять и Санкт-Петербургу, и Тегерану, что Англия не потерпит никакого — кроме ее собственного — иностранного влияния в Южной Персии. Проявляли интерес к Персидскому заливу не только русские — вызов британскому превосходству там начинали бросать и Германия, и Франция. Кабинет, однако, не проявлял чрезмерной озабоченности, что побудило Керзона написать Гамильтону: «Надеюсь, лорда Солсбери все Же можно убедить пошевелить мизинцем, чтобы сохранить Персию… Мы медленно — нет, я думаю, что надо уже говорить стремительно, — движемся к полному исчезновению нашего влияния в этой стране ». Волновал Керзона и Афганистан, несмотря на давнишнее британское соглашение с Абдур Рахманом и урегулирование северной границы с Россией. Причина заключалась в том, что в Калькутту начали поступать сведения о том, что российские чиновники в Транскаспии, в частности губернаторы Ашхабада и Мерва, пытались — наверняка с ведома Санкт-Петербурга — связываться с эмиром напрямую, а не через Министерство иностранных дел в Лондоне. В конкретном случае Абдур Рахман русским отказал, и кризис был предотвращен. В то же время центр Большой Игры переместился в Тибет. В Индии стало известно, что дважды за двенадцать месяцев эмиссар далай-ламы посетил Санкт-Петербург, где был тепло принят царем. Русские всегда утверждали, что приезды и передвижения этого эмиссара — бурят-монгола по имени Агон Дорджиев — вызваны только религиозными причинами, без какого-то политического подтекста. Действительно, нельзя отрицать, что среди подданных царя, в частности бурят Южной Сибири, было немало буддистов тибетской школы. Что же может быть естественнее, чем духовные контакты между христианином — главой многоконфессионального государства — и буддистом? Но Керзон полагал, что не все так просто. Он был уверен, что Дорджиев — далеко не просто монах-буддист, и от имени царя Николая он действует против британских интересов в Азии. Когда подтвердилось, что Дорджиев — близкий друг Петра Бадмаева, который стал теперь советником царя по тибетским делам, подозрения Керзона окрепли. Вся правда, скорее всего, так никогда и не станет известна, хотя большинство ученых нынче полагают, что опасения англичан были в значительной степени необоснованными: Николаю досаждало слишком много его собственных проблем, чтобы думать о Тибете. Однако респектабельный немецкий путешественник и знаток Средней Азии Вильгельм Фильчнер утверждал, что между 1900 и 1902 годами Санкт-Петербург использовал любые средства, чтобы склонить Тибет к союзу с Россией. В книге «Буря над Азией: из жизни секретного дипломатического агента» (издание 1924 года) Фильчнер подробно описал действия бурят-монгола по имени Церемпил, человека даже более таинственного, чем Бадмаев или Дорджиев, с которыми, оказывается, он был тесно связан. Среди прочего Фильчнер утверждает, что Церемпила активно использовал «индийский отдел» российского генерального штаба для организации поставок оружия в Тибет. Если Церемпил, который, как считают, действовал под разными именами и личинами, существовал на самом деле, то он сумел остаться неразоблаченным британскими разведывательными службами — упоминания о нем в архивах того времени отсутствуют.

Возможно, скорее поведение самих тибетцев, чем русских, убедило нового вице-короля, что между Лхасой и Санкт-Петербургом происходит нечто закулисное. Дважды он писал далай-ламе, поднимая вопрос о торговле и прочих делах, но каждый раз письмо возвращалось нераспечатанным. Похоже, тибетский богоравный властитель в самом деле был в превосходных отношениях с русскими, так начинали утверждать даже санкт-петербургские газеты. Керзон искренне переживал, что за его спиной готовится некое секретное соглашение, да еще и оскорблен был тем пренебрежением, которое выказал если не к его персоне, то к его посту «политический миф » — так называл он далай-ламу. К началу 1903 года он пришел к убеждению, что единственным способом узнать правду о российских действиях и перевести британские отношения с Тибетом на твердую и надлежащую основу будет посылка в Лхасу специальной миссии, даже если индийскому правительству придется применить силу.