Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы - Борис Лавренёв

Пятые сутки нет никакой возможности тронуться с моста. А время не ждет. С каждым часом положение становится тревожней. Вчерашнее радио из лагеря «Коммодора Беринга» уже носит угрожающий характер.

Мочалов вернулся к столу и нагнулся над бланком радиограммы. Лагерь «Беринга» сообщил, что на льду плохо обстоит дело с теплой обувью. При быстром погружения корабля он увлек с собой на дно отломившуюся льдину, на которой находился ящик с выгруженными меховыми сапогами. Из-за этого несчастья девять человек из четырнадцати остались в обычных кожаных и брезентовых сапогах. Обувь начинает разваливаться, и это грозит бедами. Один уже отморозил ступни.

Мочалов ударил кулаком по столу:

— Чертова пурга!

Пурга не пугала его. Он готов был лететь в самую дьявольскую погоду, сквозь все бури и ураганы, но важность задания удерживала его от авантюры. Рисковать нельзя. Авария самолетов подписывает смертный приговор четырнадцати отрезанным от мира и жадно ждущим спасения людям.

Нужно ждать. Ждать, какая бы злость на проклятую погоду ни накипала в сердце. А пурга, словно издеваясь, не хотела униматься.

Мочалов посмотрел на фантастические серебряные сады, расцветшие на оконных стеклах, и нервно зашагал из угла в угол комнаты поселкового отеля. Это громкое название плохо шло к двухэтажному коттеджу канадского типа, в котором едва разместился состав звена, заняв все свободные номера.

Чистенький и уютный коттедж очень напоминал финские северные дачи. Стены из некрашеной сосны теплились смолистой желтизной досок, слезились янтарными каплями живицы и уютно пахли хвоей. Невозмутимая монастырская тишина владела домом. Здесь хорошо было пожить на отдыхе, побегать на лыжах по синему снегу, глотать всей грудью ледяной, чистый, как горный ключ, воздух. Но сидеть взаперти в жарко натопленной каморке, пока стихнет бешенство разнуздавшегося ветра! Сидеть, зная, что с каждой просроченной минутой ближе подходит гибель к товарищам, было изнурительным испытанием для нервной системы. Несколько раз Мочалов порывался дать распоряжение о вылете, но в последний миг сдерживал себя.

«Советский летчик имеет право на риск лишь тогда, когда не остается никакого нормального выхода», — вспоминал он свою же мысль.

Постучали в дверь. В щель заглянула коридорная девушка.

— Сэр! Капитан Смит пришел. Он ждет вас в холле.

— Хорошо! Будьте добры сказать остальным, чтобы шли в холл.

Капитан Смит, начальник поселкового аэродрома, являлся каждый день в этот час с метеорологическими сводками. Он принял русских летчиков с отцовским радушием, помогал всем, чем мог, и вместе с ними страдал от пурги.

Мочалов спустился в холл — шестиугольный сарай, рядом с лестницей. Дощатый потолок холла почернел от каминного и табачного дыма. Середину холла занимал громадный дубовый стол с десятком пепельниц.

Капитан Смит сидел, положив ноги, на решетку камина, и сосал трубку. Темно-бурое лицо его, в рябинах и буграх, казалось вырубленным из того же корня, что и трубка. Неожиданным на этом лице старого пирата были ярко-синие ласковые детские глаза.

— Алло! Мистер Мошалоу! Как поживаете?

Он потряс ладонь Мочалова в своей заскорузлой огромной кисти.

— Неважно поживаю, капитан. Может быть, вы принесли утешительные новости?

— О, — Смит усмехнулся, — не особенно утешительные. Перемена предвидится. Ветер стихает и за ночь, наверное, стихнет совсем. Но предстоит новая неприятность, мистер Мошалоу. Сводка предсказывает на завтра оттепель и большую туманность. Лететь все равно нельзя.

— В тумане? Ну, нет, капитан. Туман нас не остановит.

— Оэ! — Смит удивленно взглянул на Мочалова. — Вы никогда не видали хорошего тумана на Аляске. Сгущенные сливки Дженкинса прозрачны, как виски, по сравнению с нашим туманом, мистер Мошалоу. Никто из летчиков не рискует летать, когда на Аляску надвигается этот туман. И вам не советую… Добрый вечер! Добрый вечер! — Смит прервал разговор, здороваясь с спустившимися летчиками.

— Примите во внимание, что на вашем пути, через мыс Йорк и дальше к северу, лежит сильно пересеченная местность, неразведанные горные цепи. Вы рискуете в любую минуту напороться на скалу, — продолжал он, обращаясь к Мочалову, — а пробить туман вы вряд ли сможете. В это время года он стоит очень высоко, а над ним еще облачность. Вы не выйдете под солнце ниже чем на двух тысячах метров. А на такой высоте вы рискуете обледенеть и заморозить моторы. Идти же низом — это девяносто девять шансов треснуться о какой-нибудь отрог. Поверьте моему опыту, я с малолетства знаю эти чертовы места.

Мочалов задумался. Он смотрел по очереди на лица товарищей. Они все были угрюмы и скучны. Пятидневное вынужденное безделье заточения надоело всем, и Мочалов понял это.

— Я лично считаю, что дальше сидеть и ждать у моря погоды бессмысленно. Все эти дни я вынужден был воздерживаться от вылета, рассуждая, что вылет в такую пургу грозит аварией или гибелью, а наша первая задача — сохранение в целости материальной части и личного состава, чтобы долететь до места и вернуться, не потеряв ни одного человека, ни одного самолета. Капитан Смит прав — туман опасен. Но я нахожу нужным лететь, не откладывая дальше. Никакой гарантии нет, что на смену туману не придет снова пурга. Мы можем ждать благоприятной погоды больше месяца, но тогда нам придется подобрать со льда только трупы, а мы имеем приказ спасти людей. Я мог бы просто приказать лететь, но я хочу знать и ваше мнение. Лететь ли вместе, или выпустить один самолет на разведку, оставив второй в резерве. Или, наконец, ждать всем еще несколько дней в надежде на хорошую погоду.

— По-моему, лететь, и вместе.

Сказал Марков. Голос был крепок и ровен. Глаза блестели уже не лихорадочным жаром, а уверенным боевым блеском, и Мочалов обрадованно посмотрел на Маркова.

«Отлично. Значит, выздоровел», — повеселел Мочалов.

— Так! Остальные как думают?

— Можно было бы подождать сутки-другие. Но ты прав, что нет гарантии на перемену к лучшему. Думаю также, что лететь обязательно нужно всем вместе. На случай какого-нибудь… — Саженко замялся, не захотев сказать «несчастья». — На случай происшествия есть товарищи рядом… и можно нанести на карту координаты, если понадобится помощь.

— Поддерживаю Саженко, — сказал второй штурман. Блиц молча кивнул.

— Следовательно, разногласий нет? Тогда назначаю вылет на завтра с рассветом, в десять часов. Всем приготовиться и обеспечить материальную часть.

— Ну, как? — спросил Смит, когда кончился непонятный русский разговор. — Поспим еще денька два?

— Нет, капитан. Завтра утром вылет. Я ценю ваши советы, но ждать нельзя.

— Но это безумие, — сказал Смит.

— Это только слепой полет, капитан. Для чего-нибудь учились же мы слепым полетам. Мы отвечаем за жизнь людей на льдине.

— Но свою-то вы цените во что-нибудь? — Смит вынул трубку изо рта.

— Несомненно, капитан. Каждый из нас хочет жить. Но там хотят жить еще больше.

Смит неторопливо выбил пепел из трубки и положил ее в карман куртки. Подошел к Мочалову, заглядывая ему в лицо своими детскими глазами, и сердечно сказал, положив руку на плечо летчику:

— Не сердитесь, мистер Мошалоу, за прямоту. Вы сумасшедший, но если бы я был женат, я попросил бы свою жену, чтобы она нарожала мне таких ребят, как вы.

Он застегнул куртку, надел шапку и вышел.

— Механики, — обратился Мочалов к Митчеллу и Девилю, — мы вылетаем завтра утром. Поэтому вам придется сейчас же заняться расчисткой самолетов и моторами, чтобы к рассвету все было в полном порядке.

Митчелл удивленно посмотрел на командора и перевел глаза на Девиля.

Приказание было неожиданно и непривычно. Бортмеханики должны работать днем, а не ночью. Митчелл почувствовал раздражение. Все-таки русские странные люди и делают все не по-человечески… Достаточно того, что каждый день приходилось с утра до вечера надрываться, оберегая самолеты от заносов. И сегодня они провели больше четырех часов на этой скучной и утомительной работе и порядком утомились.

— Если позволите заметить, пайлот, — сказал Митчелл сухо и недовольно, — мы полагаем, что ночное время существует для сна и отдыха, а не для возни с моторами. Можно успеть сделать это утром и вылететь не в десять, а в полдень.

Мочалов сунул руки в карманы. Кровь плеснула ему в виски, и он тяжело задышал. Он предугадывал это еще в разговоре с Экком перед отъездом. Конечно! Иностранцы, наемники. Пошли на службу ради наживы, соблазненные высокой оплатой и легким заработком. Какое им дело до чувств и волнений Мочалова и его товарищей? Они выполняют работу механически, равнодушно. Нужно было настоять на своих бортмеханиках. С этими шкурниками еще наплачешься. Они будут саботировать и отлынивать от работы всякий раз, когда вздумается.