Неправильная женщина - Анна Стриковская

Все эти мысли так меня расстроили, что до дому я еле дошла. Кружилась голова, в глазах темнело. А дома меня просто вырвало. Судя по всему, токсикоз. Катьку и Сережку я носила легко, не знала, что такое тошнота, и удивлялась на своих подруг, половину беременности пролежавших на сохранении. И вот на старости лет сподобилась.

Следующие четыре дня я провела в обнимку с унитазом. Меня рвало все время, пока я бодрствовала. Сон не освежал, а скорее походил на забытье. Сил не было никаких, и соображение тоже отсутствовало. Я с трудом вспоминала, где я и что я. Светлые промежутки были, но такие краткие, что я за это время успевала умыться, и все. Либо снова начиналась рвота, либо я падала на кровать и отключалась.

Хорошо, Сережка почти все время отсутствовал: то в институте, то на работе. Приходил, когда я уже лежала, притворяясь спящей. Уходил, когда я еще спала. Так что мое состояние он не просек.

На четвертый день мне стало полегче. Не кардинально лучше, но теперь светлых промежутков было больше, и продолжались они дольше.

В какой-то момент просветления меня настиг телефонный звонок, и я взяла трубку. Правильно сделала. Звонила Манана.

— Куда ты пропала?!!! Что случилось?! Я тебе каждый день звоню, никто трубку не берет.

— Манюнечка, — пролепетала я, — со мной такое стряслось. Я, оказывается, беременная. У меня будет ребенок.

— Надька, ты с ума сошла. От кого беременная, от этого твоего Анри? А он знает?

— Нет, откуда? — проблеяла я жалобно.

— Ты чем думала, головой? А, что теперь тебя ругать, все равно ничего не изменишь. Конечно, рожать в твоем возрасте не сахар. С другой стороны, ты у нас женщина здоровая. Сейчас для тебя главное покой. Сережка говорит, тебя с работы выгнали. Я вчера утром с ним говорила.

— Выгнали. И меня все время тошнит. То есть рвет.

— Ничего, возьми бумажку и запиши лекарства. Будешь принимать от рвоты. Что с работы выгнали — будем думать, что в данной ситуации это хорошо. На работу не надо ходить — лежи, отдыхай. Аборт не сделала, вот и умница. Чует мое сердце, это правильное решение. Главное, успокойся и постарайся развеселиться хоть немножечко. Голос мне твой не нравится, у тебя, похоже, кроме токсикоза, депрессия вырисовывается. Ладно, пиши, давай.

Я кротко взяла бумажку и записала все, что мне продиктовала подруга.

Мы попрощались, Манана обещала на днях позвонить и узнать, как дела. Снова напомнила про лекарства. Я обещала все выполнить, но, как только положила трубку, обо всем забыла. Ничего принимать я не собиралась, и врача вызывать — тоже. Глупо, нелогично, но в моем тогдашнем состоянии любое разумное действие вызывало внутреннее отторжение. Проще всего было лечь и не шевелиться, что я и сделала. Даже мысль о смерти не пугала. Ну, умру я. Все закончится. Все неприятное и тяжелое больше не будет иметь ко мне никакого отношения. Смерть представлялась чем-то похожим на мое забытье: малоприятным, но нестрашным. Конечно, я ничего не предпринимала, чтобы прекратить свое существование, но и борьбу за свою жизнь вести не хотела. Мне безразлично было, что случится со мной, и так же безразлично, что будет с еще не родившимся ребенком. Пусть все идет, как идет и будет, как будет.

Почему-то звонок Мананы сам по себе оказал на меня лечебное действие: после него рвота прекратилась. Тошнота осталась, но это меня не особо беспокоило. А насчет депрессии она оказалась права. Как только Сережка в первый свой выходной остался дома, заметил.

— Мать, ты какая-то не такая. Что случилось?

— Сережа, все в порядке. Просто у меня не очень веселое настроение.

— Да ладно, не гони. У тебя глаза, как у мертвой. Хуже чем тогда, летом. Что стряслось? Что-то очень плохое?

— Сереж, ничего особенного не случилось. Просто все как-то сразу навалилось. Кучей. И я очень устала.

— Ну, отдыхай. Я тогда в магазин слетаю. Что купить-то?

— Посмотри в холодильнике, чего не хватает.

— Да у нас в холодильнике мышь повесилась. Вся еда закончилась. Ты за всю неделю хлеба даже не купила.

— Сереж, я всю неделю плохо себя чувствовала, не могла готовить. Купи, что хочешь. И курицу. Я сварю бульон.

Парень мой припер из магазина столько, что непонятно было, как он все это тащил. Я изумилась и спросила. Оказалось, Иван подвез на машине. Тогда понятно. Конечно, надо было мне самой сесть за руль, и обеспечить семейство, но это было свыше моих сил. Жалко, у Сережки пока нет прав, а то дала бы я ему доверенность и горя не знала. Хорошо, что есть у него такие друзья.

Я взяла себя в руки, приготовила обед и даже села с сыном за стол, выпила кружку бульона и что-то в тарелке поковыряла. Признаться, это был мой первый обед за всю неделю. До этого я могла пить только чай, и то с переменным успехом.

А вечером, когда я уже лежала в постели, раздался телефонный звонок. Сергей взял трубку и ушел с нею в свою комнату. Минут через двадцать с ошалелым видом он вошел ко мне.

— Мама, звонила Манана. Она сказала, — он замялся, — что ты собираешься мне родить брата или сестричку. И из-за этого плохо себя чувствуешь.

— Все верно. Она тебе сказала правду. Зачем, я не знаю.

— Затем что ты мне ничего не сказала. Считай, соврала, а?

— Скажем, умолчала. Мне казалось, еще рано тебе сообщать. Да и не знала, как ты к этому отнесешься.

— Мам, если честно, я в шоке. Ничего такого даже представить себе не мог. Тебе ведь уже лет много. Ну, ты у нас хорошо выглядишь, молодо, никто из моих друзей не верит, что тебе больше сорока. Дают максимум 38.

— Попугаев.

— Каких? А… Ты все шуточки шутишь. Я тебя другое хочу спросить. Он знает?

Вопрос не в бровь, а в глаз.

— Кто он?

— Отец. Отец ребенка, я хочу сказать. Этот, как его, Пеллернен.

Это имя Сережа выговорил с явным трудом, ему было неловко. Но твердости моему парню не занимать. Считает, что должен расставить все точки над “i”. Я ответила, глядя сыну прямо в глаза, отчего он потупился.

— Не знает. И, скорее всего, не узнает никогда.

— Мне кажется, он имеет право знать.

Меня прямо затрясло. Но я взяла себя в руки и попыталась увести разговор в сторону.

— Слушай, давай не будем сейчас о правах и обязанностях. Ты, небось, представляешь себе, что вот он узнает, прилетит сюда из своего капиталистического далека, бросится передо мной на колени и прослезится. Тут же все наши трудности уйдут сами собой, будем мы жить-поживать и добра наживать. Так?

— Все равно, ты должна ему сказать.

— Как, не подскажешь ли? Я не знаю, где он сейчас находится. А он мной, похоже, не интересуется.

— Почему ты так думаешь? Мне кажется, он был в тебя влюблен, а это так просто не проходит. По себе знаю.