Королев - Александр Романов

– Охотно составлю вам компанию, Сергей Павлович.

Деревянный дом и мастерская Файдыша находились недалеко от станции метро «Сокол». Андрей Петрович встретил гостей у дома. Разделись, прошли в мастерскую. На вошедших с разных сторон смотрели скульптурные портреты Циолковского. Сергей Павлович и Михаил Клав-диевич очень внимательно рассматривали вылепленные из глины этюды головы Константина Эдуардовича.

– Мне думается, что вот этот портрет удачнее, – первым сказал Тихонравов. – В нем схвачено мгновение одухотворенности.

– Очень верно вы подметили, Михаил Клавдиевич, – именно одухотворение. Кстати, именно его и недостает в памятнике, что установлен у академии Жуковского. А вам из своих набросков какой больше нравится, Андрей Петрович? – поинтересовался Королев.

– Наверное, тот, который я еще не выполнил, – усмехнулся Файдыш. – Но пока тот, который назвали вы.

Разговор невольно зашел об искусстве. Тихонравов, сам любивший писать картины, признался, что он больше всего любит работы старых мастеров. Сергей Павлович вспомнил свое посещение в Киеве знаменитого Софийского собора.

– Никогда не забуду Христа, смотревшего с верхнего купола собора. Его глаза, полные добра, смотрели на людей, словно призывая к миру... Много позднее в Третьяковской галерее увидел другого – строгого, даже воинственного. Да, художники древности – подлинные сыны своего времени.

– Их кисть – это перо летописца, – согласился Файдыш. – А как вы относитесь к современному искусству? – обратился скульптор к гостям.

– Оно очень разное, – заметил Тихонравов. – Я приемлю всякие веяния, кроме абстрактного – бездушного, холодного, даже отталкивающего своей жесткостью.

– Я тоже сторонник искусства, которое воздействует на сердце и разум, – сказал Королев. И, обращаясь к Файдышу, добавил: – Приезжайте к нам на выставку народных художников. У нас охотно бывают художники-профессионалы, разбирают достоинства и недостатки картин. Создано специальное жюри. Оно определяет победителей, комиссия отбирает полотна на вернисажи областного масштаба. Однажды мне очень понравилось выставленное там полотно «Кибальчич в крепости» самодеятельного художника, Михаила, а вот фамилию не запомнил. Но автор объяснил, что считает полотно незаконченным. А я уж было собрался сразу послать его куда-нибудь на серьезную выставку. Да, замечательные у нас есть художники. Один раз купил два полотна. Автор настаивал на том, чтобы подарить их мне, но я понимаю, что такое творчество, какой нелегкой ценой дается успех. Об этом тяжком труде мне рассказывал Матвей Генрихо-вич Манизер, когда работал еще над памятником великому Репину.

Кстати, у нас есть на предприятии и свои скульпторы. Будут рады с вами познакомиться, Андрей Петрович. Ну да мы далеко ушли от цели нашего посещения, – спохватился Королев. – Отняли у вас столько времени.

– Ничего, ничего. На такие темы времени не жалко. А теперь давайте осмотрим эскиз всей композиции «Космос».

На какое-то время наступило молчание. Вскоре Сергей Павлович поинтересовался:

– Какую ракету вы хотите увековечить там, наверху?

– Наверное, ту, первую, что была построена в начале тридцатых годов, – ответил Файдыш. – История!

– Высота всего обелиска, мне помнится, выше девяноста метров. Подлинная же гирдовская не достигала я трех. На огромной высоте она окажется слишком маленькой, невыразительной точкой. Вот вам мой совет. Надо ориентироваться на первые баллистические ракеты конца сороковых годов. Их высота пятнадцать-двадцать метров.

– Но это ракеты военного назначения, – возразил Файдыш. – Удобно ли?

– Да, ракеты военные, но оборонного назначения. А на практике долгое время служили для исследования верхней атмосферы D самых мирных целях. И в этом врсь смысл. Пусть они напоминают любителям авантюр, что мы имеем на страже мира ракеты куда мощнее этой – межконтинентальные, способные нести ядерные боеголовки, но предпочитаем их использовать для мирных исследований.

Вскоре Королев и Тихонравов покинули мастерскую, но Сергей Павлович постоянно интересовался работой над композицией «Космос», был ее неофициальным консультантом и всячески помогал советом и делом.

Как-то скульптор пожаловался, что не может заполучить в мастерскую Юрия Гагарина, а без этого невозможно выполнить горельеф, на котором изображен космонавт .No 1, поднимающийся к подножию ракеты.

Файдыш обратился к Сергею Павловичу. Через пару дней Юрий Алексеевич Гагарин открыл дверь мастерской.

Но однажды Сергей Павлович едва не поругался со скульптором, который тайком, во время визитов Королева в мастерскую, сделал с него несколько набросков. И на горельефе, изображающем группу ученых, одному из них придал черты Королева.

Приехав в мастерскую поинтересоваться, как идут дела, Королев увидел горельеф, остановился напротив «себя». Резко повернулся к Файдышу.

– Это еще что? Это зачем, чтобы не было, чтобы я никогда этого не видел!

– Сергей Павлович! Я хотел только в сконцентрированном виде передать облик ученого..

– Чтобы не бы-ло! Вы отступили от утвержденного эскиза. Нельзя.

Прошло две-три минуты в молчании. Королев немного поостыл. И в ответ на еще одну просьбу скульптора оставить все как есть сказал:

– Вот если когда-нибудь будет создана галерея портретов ученых, посвятивших себя освоению космического пространства, тогда я – к вашим услугам.

Советские ученые внимательно следили за американской космической программой, которая после полета Гагарина явно набирала темпы. Совет главных конструкторов, С. П. Королев понимали, что американская сторона явно торопится. Правительству США хотелось как можно быстрее сократить разрыв между полетами советских космонавтов и началом полетов их астронавтов, хоть сколько-нибудь восстановить национальный престиж. Первый раз полет Джона Гленна был назначен на 20 декабря 1961 года. Потом его перенесли на 16 января 1962 года. Несколько раз астронавт садился в кабину. 26 января он просидел в ней 4 часа 28 минут. И когда до старта осталось всего двадцать минут, последовала команда:

– Покинуть корабль.

Счастливый для астронавта день настал 20 февраля 1962 года. Но и он начался не так, как хотелось. Назначенный на 7.30 утра по нью-йоркскому времени старт из-за технических неполадок задержали на два с лишним часа. Снова трепка нервов. К сожалению, не последняя. Гленн держался хладнокровно. В 9 часов 47 минут «Меркурий», набирая скорость, начал подъем. Через несколько минут астронавт передал на Землю: «Чувствую себя прекрасно. Зрелище великолепное». Но не успел он завершить первый виток, как корабль по неизвестным причинам стало слегка побалтывать. Астронавт вынужден был частично перейти на ручное управление полетом. На мысе Канаверал забеспокоились, стали подумывать, а не сократить ли количество витков? Запросили мнение астронавта. Джон Гленн успокоил: «Смогу полностью выполнить намеченную программу». Через 4 часа 55 минут американский астронавт закончил трехвит-ковый орбитальный полет и опустился в капсуле корабля в районе Багамских островов. К нему поспешил находившийся неподалеку эсминец «Мидуэй». И еще раз не повезло Гленну: поднимаясь из капсулы, он серьезно поранил руку.