Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

Правительственные стеснения положительно становятся невыносимыми. Нельзя скрывать, что неудовольствие господствует всюду, и весьма сильное. В обществе только и слышатся разговоры о необходимости подать правительству адрес с тысячами подписей, в котором были бы изложены требования либеральной партии. Эти требования состоят в свободе печати, гласном судопроизводстве, отмене телесных наказаний и обнародовании бюджета. Большинство просвещенного общества принадлежит к этой либеральной партии. Да, впрочем, что я говорю — либеральной партии! Вернее, требования всего просвещенного дворянства, всех сколько‐нибудь просвещенных людей![1333]

В 1866 году регулярно читались письма некоего А. Ефремова из Петербурга. Например, 7 августа он писал М.Н. Головину в Москву о предполагаемом расширении власти губернаторов в таких словах: «Пройдет столетие, и потомство не поверит, что под управлением добрейшего из царей было проявлено так много деспотизма и своеволия ближайшими к нему администраторами»[1334].

В конце 1850‐х годов, в годы подготовки крестьянской реформы, перлюстрация фиксировала повышенное внимание к этой проблеме. В переписке мощно звучал голос консервативного дворянства, пугавшего верховную власть грядущей катастрофой. Вот лишь некоторые из выписок. М. Позен из Полтавской губернии 8 августа 1858 года сообщал: «Здесь пока нет еще важных беспорядков, но волнение весьма заметно <…> Сомнительно, чтобы порядок удержался, если не будут употреблены самые энергичные меры к обузданию своеволия крестьян». С. Мосолов из Борисполя 23 сентября 1858 года: «Здешний край наполовину уже в бунте: послушания нет, работы едва идут… скоро свершится желаемое правительством восстание». Дмитрий Поливанов из Владимира-на-Клязьме своей сестре 22 августа 1860 года: «Народ явно не желает повиноваться дворянству! <…> Все мы пойдем с кошелями, т. е. те у которых останутся целы головы». Помещик Полтавской губернии П. Цертелев 27 декабря 1860 года: «В будущем предстоит грабеж, наверное, не знаю, будет ли он всеобщий, но в нескольких имениях у нас его ждут после нового года». М. Нор из Владимира: «Я подозреваю, что правительство само желает выпустить дворянскую кровь»[1335].

Одной из тем конца 1850‐х — начала 1860‐х годов, отслеживаемых чиновниками «черных кабинетов», была деятельность А.И. Герцена и отношение к нему в российском обществе. Кстати, заметим, что распоряжение Николая I в июне 1848 года «немедленно возвратить Герцена на родину» появилось в результате перлюстрации письма С.Я. Львова-Львицкого (двоюродный брат Герцена, знаменитый фотограф) из Парижа А.В. Поленову. В письме была фраза: «Мне горько, но становится еще грустнее, когда увижу Герцена, который опять прикатил сюда, вероятно привлеченный революцией…»[1336]. С этого момента личность Герцена многие годы неизменно отслеживалась секретными службами, в том числе и путем перлюстрации. В конце 1850‐х — начале 1860‐х годов значительная часть писем была благожелательна по отношению к Герцену. Приветствовался обличительный характер его изданий: «Один только “Колокол” звучит правдою, не взирая ни на какое лицо», «Где только существуют искандеровские издания, там мало верят в святость и непогрешимость жителей Зимнего дворца». Отмечалось распространение его изданий в России, его влияние на молодежь: «Яд Герцена вторгся в здешнюю семинарию».

Вместе с тем сердце самого высокопоставленного читателя этих выписок не могли не радовать такие высказывания: «Это какой‐то пьяный террорист, Марат в пальто, в котором слепое озлобление на помещичью власть заглушило и разум, и совесть», «Он кричит из‐за морей в нашу благоустроенную Россию: крови! крови! и дурни… становятся в ряды недовольных, потому только, что Искандеру так угодно было», «…подлец Искандер, ругает наше правительство… взывает к топору, потому что сам… живет в безопасности за морем, а не скажет, а как же делать‐то лучше. <…> всякий благомыслящий человек должен видеть в нем врага своего Отечества, может быть даже низкого наемщика англичан, одним словом, человека, который по ненависти или по найму желает возмутить свою родину». Естественно, что на некоторых из подобных писем имеются пометки Александра II: «Весьма благонамеренное письмо», «Хорошо, если бы побольше так думали!»[1337]

В последующие десятилетия перлюстрировалась корреспонденция М.Е. Салтыкова-Щедрина и Л.Н. Толстого. Например, 7 января 1883 года на выписке из письма известного врача и общественного деятеля Н.А. Белоголового Салтыкову-Щедрину была сделана надпись: «Белоголовый — весьма подозрительная личность». В сентябре 1895 года А.Д. Фомин отправил директору ДП Н.Н. Сабурову подлинник письма лютерано-армянского пастора А. Амирханьянца Л.Н. Толстому[1338]. При Николае II, как вспоминал вице-директор и директор ДП А.Т. Васильев, «в течение некоторого времени все письма Льва Толстого вскрывались и фотографировались цензором, а некоторые из его посланий, в которых Толстой выражал свои антивоенные взгляды, были представлены на рассмотрение Императору»[1339].

Не забывали в «черных кабинетах» и о возвратившихся в Центральную Россию после 1856 года декабристах, особенно о тех из них, кто сохранял общественную активность. В 1868 году была сделана пространная выписка из письма М.И. Муравьева-Апостола от 20 ноября племяннику М.И. Бибикову в Москву. Матвей Иванович писал:

Из всего, что происходит, я вывожу одно заключение — что никакое благоразумное правительство не должно и не может существовать без оппозиции, которая бы заставляла его оглядываться на всяком шагу… и мешала бы ему действовать на авось. Правда без полной гласности не может существовать правильной оппозиции, а между тем у нас даже в дальнем Иркутске ссылают в Минусинск даже бледную тень оппозиции, а что всего больнее: находятся люди, которые оправдывают произвол подобной ссылки. Наши убеждения так шатки у большей части людей, это какая‐то безалаберная смесь общества дикого с либерализмом[1340].

Иногда из писем извлекались мнения на определенную тему и сообщались тому или иному министру для осведомления. Например, в 1866 году на протяжении примерно полугода был подобран ряд выписок на тему предполагаемого расширения прав губернаторов. В справке, подготовленной в III Отделении накануне 16 июля, указывалось: «Проект расширения власти губернаторов, как слышно, не пропущен Государственным советом. Говорят, что по этому поводу было чрезвычайно неприятное столкновение между гг. министрами военным и внутренних дел»[1341]. В 1868–1870 годах были сделаны выписки о результатах судебной реформы, направленные затем министру юстиции графу К.И. Палену. 7 июля 1868 года Николай Андреевич Зарудный писал в Петербург своему брату Александру:

У нас мировые суды идут очень плохо, благодаря лицам, которым новорожденное прекрасное дитя попало в руки, а жаль; дурные няньки на первых же порах искалечат здорового и славного ребенка! Уставы хороши, но исполнители куда как плохи, и своего назначения положительно не понимают! <…> Адвокатура тоже сильно хромает: старые доки, поверенные при новых порядках никуда не годятся, а молодые — ничего не понимают и думают выезжать только на эффектах и пустых словоизвержениях. Одним словом, машина идет пока очень плохо и не дает ожидаемых результатов, на которые все с таким упованием рассчитывали. Нет сомнения, что позже будет хорошо, но тем, кому пришлось пережевывать судебную реформу — плохо, очень плохо!!![1342]

30 января неизвестный отправил письмо на французском языке из Рязани в Петербург бывшему рязанскому гражданскому губернатору в 1860–1866 годах П.Д. Стремоухову. Здесь он весьма резко отзывался о ситуации в Рязани, называя ее разбойничьим притоном. Председателя окружного суда Коробьина автор обвинял в том, что во время ужина при исполнении гимна «Боже, Царя храни!» тот не встал. Н. Есипов 1 июня 1870 года описывал К.Ф. Головину, будущему известному писателю, а тогда чиновнику II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, ситуацию в Курске: «Если бы ты мог постигнуть в какую я попал ужасную трущобу и если бы мог оценить, что за редкий негодяй теперешний мой прокурор Головин, то ты от души пожалел бы меня! Он позволяет себе всевозможные невежества… Если бы ты знал все мерзости, какие он делал прежним товарищам, которых Министерство уволило…». К письму имеется приписка: «Сведения из Курска. Прокурор Окружного суда так невежественно обращается со своими подчиненными, что они находятся в постоянном опасении за свою будущность»[1343]. 9 февраля 1876 года император распорядился сообщить графу К.И. Палену выписку из письма председателю окружного суда в Саратове В.Р. Завадскому, находившемуся в Петербурге. Жена Завадского сообщала мужу о назначении в Саратов прокурором Булгакова, который, по ее словам, «скандальничал в Екатеринбурге» и о котором «его тамбовские сослуживцы вспоминают… с ужасом»[1344].