За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

Финальная картина драмы, разыгранной гренадерами, танкистами и мотопехотой на просторном театре степной войны, вскоре завершится на берегах Волги; и генерала не оставляло волнение при мыслях о последних днях невиданной в истории войн кампании. Он ощущал край русской земли, он видел за Волгой начало Азии. Будь генерал философом и психологом, он, вероятно, задумался бы над тем, что это ощущение, такое радостное для него, должно неминуемо породить в русских иное, грозное, мощное чувство.

Но он не был философом, он был пехотным генералом. Он хранил в душе некую сладостную мысль и сегодня дал ей волю. Удовлетворение он найдет не в наградах. Он тешил себя соединением двух полюсов – власти и подчинения, военного успеха и смиренного выполнения приказов, ефрейторской исполнительности. В этой игре всесилия и покорности, в единстве власти и подчинения была душевная утеха, сладость и горечь его жизни.

Веллер объезжал речные переправы и видел сожженные советские грузовики, разбитые бомбами и снарядами орудия, сожженные и развороченные танки. Он видел разбитые советские самолеты. Во вчерашней сводке верховного командования германской армии сообщалось, что «в колене Дона закончены окружение и разгром 62-й советской армии».

Ночью 18 августа Веллер донес штабу армии, что в северо-восточной петле большого колена Дона, несколько северо-западней Сталинграда, силой передовых подразделений он форсировал Дон на участке Трехостровская, Акимовский и закрепился на захваченном плацдарме.

Дальнейший план, о котором ему сообщил на днях Паулюс, был прост. После сосредоточения танковых и скоростных соединений на этом левобережном плацдарме командование предполагало вырваться к Волге севернее Сталинграда, с ходу занять заводской район, отрезать переправу через Волгу. В месте предполагаемого прорыва расстояние от Дона до Волги составляло не больше 70 километров. Одновременно наносили мощный удар по городу с юга танковые дивизии армии Готта, наступавшие вдоль железной дороги от Плодовитое. Действию наземных сил должен был предшествовать удар воздушного флота генерала Рихтгоффена.

При взгляде на карту операция в целом иногда казалась Веллеру парадоксальной: ведь вся огромная Россия нависла с севера над немецкой армией, казалось, миллионы тонн земли, неисчислимые массы людей колоссальной тяжестью давили на левый фланг армии Паулюса.

Однажды на северном крыле русские, в дни наибольшего августовского успеха немецкой армии, неожиданно перешли Дон и смяли итальянскую дивизию, прикрывавшую растянувшийся левый фланг армии.

Но, по-видимому, они расценили успех как совершенно случайный и не придали своей вылазке на западный берег значения. Они даже не подняли шума в своих газетах по поводу того, что захватили дивизионную артиллерию итальянцев и угнали с собой за Дон около двух тысяч пленных. Правда, Советы с непонятным упорством обороняют плацдармы на западном берегу Дона в районах Серафимовича и Клетской. Но и это ведь практически бесцельно: многие важные операции германской армии проводились с открытыми флангами.

Веллер увидел, как мимо окна провели какого-то пленного, должно быть армянина или грузина, со светлым пятном от споротой комиссарской звезды на рукаве. Пленный был бос, необычайно грязен, зарос черной щетиной, он шел, припадая на раненую, обвязанную тряпкой ногу. В выражении его лица, казалось Веллеру, не было ничего человеческого – тупое, одновременно измученное и равнодушное. И вдруг человек этот поднял голову, посмотрел в сторону генерала; краткое мгновение они смотрели друг на друга, и Веллер увидел не мольбу, не просьбу о пощаде, а темную, тяжелую ненависть во взгляде оборванного пленного. Веллер посмотрел на стол, где лежала карта, обозначавшая движение германских дивизий.

Он думал, что разгадку войны нужно искать на этой карте, а не в ненавидящих глазах пленного комиссара.

Так, вероятно, топор, привыкший легко раскалывать лишенное сучков полено, склонен переоценивать свою тяжесть и остроту своего лезвия и недооценивать силы сцепления в кряжистом древесном стволе. Но вот топор, глубоко ворвавшись в суковатый ствол, вдруг останавливается, намертво схваченный силами напружившегося дерева. И кажется, вся черная земля, испытавшая лютые морозы, битая ливнями, жженная пожарами, изведавшая страшные июльские грозы и томление весны, передает свою силу этому стволу, глубоко ушедшему в нее корнями.

Веллер прошелся несколько раз по комнате, половица у двери каждый раз, когда он ступал на нее, поскрипывала.

Вошел дежурный офицер и положил на стол несколько донесений.

– Эта доска скрипит, – сказал Веллер, – нужно постелить здесь ковер.

Дежурный поспешно вышел, и доска у двери снова скрипнула.

– Was der Führer hat gesagt?[8] – спросил Веллер у запыхавшегося молодого денщика, пришедшего через несколько минут с большим, свернутым трубой ковром.

Тот пытливо посмотрел на строгое лицо генерала. Бог весть как, но денщик понял, какого ответа хотел от него Веллер.

– Führer hat gesagt: Stalingrad muss fallen![9] – уверенно ответил денщик.

Веллер рассмеялся, он прошелся по мягкому ковру, и вновь половица под ногой упрямо и сердито скрипнула.

23

В этот же пыльный и жаркий вечер, сидя в своем штабном кабинете, командующий шестой германской пехотной армией генерал-полковник Паулюс думал о предстоящем в ближайшие дни захвате Сталинграда.

Окна, выходившие на запад, были завешены темными, тяжелыми шторами, и близившееся к закату солнце лишь кое-где пронзало плотную ткань сверкающими точками.

Тяжело ступая, вошел адъютант командующего Адам, высокий полковник со щеками упитанного мальчика, и доложил, что командующий воздушной эскадрой Рихтгоффен прибудет через сорок минут.

Переговоры генералов должны были касаться готовившейся совместной операции наземных и воздушных сил, грандиозный масштаб которой волновал Паулюса.

Паулюс считал, что в пятидесятидневной битве, которую он начал 28 июня, сосредоточив части 6-й армии между Белгородом и Харьковом, он достиг решающего успеха; подчиненные ему три армейских корпуса – 12 пехотных дивизий, две танковые и две моторизованные дивизии, пройдя просторы донских полей, вышли к Дону от Серафимовича до Нижней Чирской, стояли под Клетской, занимали Кременскую, стояли под Сиротинской, заняли Калач.

Командование группы армий полагало, что после того, как Паулюс захватил 57 тысяч пленных, 1000 танков и 750 орудий (такие цифры, к некоторому удивлению трофейного отдела штаба Паулюса, опубликовала ставка), сопротивление советских войск подорвано. И Паулюс знал, что именно ему обязана Германия этой победой. В эти летние дни он переживал редко достающееся человеку в такой всеобъемлющей полноте чувство успеха.

Он знал: о предстоящем с нетерпеливым ожиданием думают сегодня в Берлине несколько человек, чье мнение для Паулюса было особенно важно. Полузакрыв глаза, он представлял себе: вот он, победитель, финишировавший в грандиозной восточной кампании, остановит машину перед подъездом, подымется по ступеням, войдет в вестибюль и в своем простом солдатском мундире, подчеркнуто простом, подчеркнуто