Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Суммируя то, что вы изволили сказать, приходится констатировать, что мы имеем перед собой книги, в которых с бухгалтерской точностью записаны суммы, вами выдававшиеся, но в данный момент нет никаких следов того, чтобы вами выдавались известные суммы, кроме косвенных расписок в государственном банке.

Крыжановский. — Дело заключается в том, что Столыпин не дозволял вести книги. У меня была заведена книга для записи, он ее взял. Я говорил, что это неудобный порядок. Он мне сказал, что и у кассира департамента полиции он тоже все взял. Поэтому я не беспокоился, а книги, бывшие у меня, он взял и запретил вести. Что сделал Макаров с переданными ему документами, я не знаю. Я их ему сдал под расписку.

Иванов. — Они имеются?

Крыжановский. — Вероятно, имеется и то, что Макаров выдал расписку, когда я уходил из товарищей министра; я был заграницей август и сентябрь. Был назначен Макаров, которому я сдал все и взял расписку, она, вместе с другими документами, исчезла.

Председатель. — Эти деньги из особого фонда касаются расходов правительства на печать, это — так называемый рептильный фонд?

Крыжановский. — Рептильный — не совсем то; положим, можно и под это название подвести.

Председатель. — Что же особый фонд завелся только с октября 1906 года, до этого времени его не существовало?

Крыжановский. — Этого я не могу сказать. Впоследствии я случайно узнал; когда мне пришлось быть в Государственной Думе при рассмотрении сметы, меня спросили в комиссии довольно ехидно, на какие средства издается газета «Россия». Я сказал, что это издание частное. Я об этом сказал Столыпину, который меня спросил: «Разве вы не знаете, что она издается на казенный счет?». Я навел справки, какие были еще расходы по главному управлению по делам печати, и просил Столыпина сказать. Он показал список. Тут я обнаружил и такое издание, как газета «Симбирянин», она получала и отсюда, но иногда забегала в главное управление по делам печати и там дополнительно получала некоторые суммы.

Председатель. — Вам Столыпин приказал или вы сами распоряжались?

Крыжановский. — Моего распоряжения не могло быть. Столыпин устанавливал, давал перечень расходов курьеру, я выписывал деньги, курьер разносил и приносил документы.

Председатель. — А вы спрашивали отчет об израсходовании этих денег?

Крыжановский. — Нет, они, может быть, отчитывались перед Столыпиным. Я знаю, что губернаторы представляли некоторые отчеты. Я думаю, что разные лица давали ему какой-нибудь суммарный отчет; мне лично никакого отчета никто не давал. Это был расход на веру бывшего министра внутренних дел. Я думал, что деньги выдавались Маркову и его компании, и мне было в высшей степени тягостно знать об этом факте. Впоследствии, встретившись с Янчевским, я спрашивал его: «Марков передал вам деньги?». Он говорит: «Передавал». «А сколько?» Он назвал сумму. Так что мое предположение, что он лично тут кормился, было совершенно неправильно.

Председатель. — Когда был этот разговор?

Крыжановский. — Это было значительно после того, как я ушел из товарищей министра внутренних дел.

Председатель. — К этим тратам относится следующее место в вашей записке о Столыпине: «Столыпину принадлежит и введение в обиход управления подкупа общественных деятелей. Справедливость требует сказать, что деятели эти вообще проявили большое тяготение к деньгам. Выдачи делались иногда под благовидным предлогом пособий на издания или разные полезные общественные начинания, а иногда и в голом виде».

Крыжановский. — Главным образом, это относится к Демчинскому. Газета была куплена. Затем, Шарапов что-то получал.

Председатель. — «Многие члены 3-й Государственной Думы получали эти выдачи, а были и такие, которые состояли и на жаловании». Кто это?

Крыжановский. — Был Марков с целой группой, я думал, что эта группа получает. Был Володимеров, их было 5 человек, я думал, что они лично получают.

Иванов. — А Пуришкевич получал?

Крыжановский. — Пуришкевич деньги получал, но я глубоко убежден, что он ни одной копейки в карман не положил; он был в таком состоянии, что был даже описан судебным приставом.

Председатель. — Это, по вашему мнению, свидетельствует о том, что он не получал денег? А не свидетельствует это о том, что в результате от полученных денег ничего не оставалось?

Крыжановский. — Жизнь всех людей более или менее известна, их траты, их образ жизни, их занятия. О Пуришкевиче никогда не было слышно, чтобы он кутил или что-нибудь лишнее на себя тратил. Затем, выдачи производились в Харькове профессору Вязигину; вложил ли он эти деньги в издание или они остались в качестве барыша от этого издания, я не знаю. Затем выдавалось на издание газеты «Минское Слово». Был прикосновенен Шмидт,[95] весьма несимпатичная личность; очень возможно, что он клал эти деньги в карман.

Родичев. — Это бывший шпион?

Крыжановский. — Нет, я рассматривал это дело. Человек очень скверный, но, повидимому, не шпион. Я потом узнал данные, он судился в старые годы за то, что обманным образом продал иностранцам подложный план минных заграждений Кронштадта, и был обвинен в обыкновенном мошенничестве, но, по высочайшему повелению Александра III, дело слушалось в военном суде, и он был приговорен не за мошенничество; тут было признано что-то вроде измены. Затем он был помилован и был членом городской думы в Минске. Когда его избирали, выяснилось все это дело, и он был, по постановлению Думы, признан неимеющим полномочий.

Председатель. — Вы не помните, в связи в этим Шмидтом, было обвинение в составлении погромных прокламаций?

Крыжановский. — Я должен сказать, что я всегда относился совершенно отрицательно ко всяким слухам о том, что правительство разводило какие-нибудь погромы. Я убежден, что Плеве никогда никаких погромов не устраивал; но лица, имевшие касательство к правительству, могли, за свой страх, что-нибудь организовывать.

Председатель. — Вам не известен при Комиссарове факт напечатания погромных изданий в самых стенах департамента полиции, в так называемой пробковой комнате?

Крыжановский. — Да, я слышал, и, может быть, даже отметил в записках свое отрицательное отношение к таким господам, как Комиссаров и Герасимов. Вообще, это были личности весьма темные, об этом я не скрою. О факте напечатания прокламаций я помню, но не знаю, насколько это серьезно. За всю 15-летнюю службу я от этих сфер отделялся каменной стеной.

Председатель. — Кто из членов Думы состоял на жалованьи?

Крыжановский. — Я полагаю, Марков с компанией.

Председатель (читает). — «Были члены, вошедшие в Думу, заручившиеся обещанием выдачи содержания. Такие назывались командированными в Думу. Конечно, они принадлежали по преимуществу к правому крылу».

Крыжановский. — Я должен сказать, что Столыпин относился вообще скептически. Многое, что здесь отмечено, сказано с его слов. Да, я забыл сказать, что были выдачи на поддержку Галицийской газеты, гр. Бобринскому.

Председатель. — Далее, вы изволили быть участником роспуска 2-й Государственной Думы и последующего изменения государственного закона о выборах?

Крыжановский. — Во 2-й Думе я редко бывал, ибо круг моей деятельности, как товарища министра внутренних дел, был чисто специальный.

Председатель. — Вы пишете в своих записках: «Вторая Дума была в сущности еще хуже первой, как по необразованному радикализму, так и по неспособности к какому-либо полезному труду. Стало очевидным, что без изменения избирательного закона и без предоставления решающего голоса тем слоям населения, которые воспитались на земской работе, нельзя получить Думу, способную к государственной деятельности». Затем вы рассказываете вкратце историю создания нового избирательного закона, который написан вами. Скажите, к какому времени относится начало работ по созданию этого закона?

Крыжановский.— Вероятно, к началу мая; все это было сделано чрезвычайно скоропалительно. Если вы изволили сличить закон 1907 года, то, в конце концов, изменения коснулись весьма немногих пунктов. Были совещания совета министров, на которых я не был. Я позволю себе сослаться на лицо, имевшее отношение к правительству, на Шванебаха, который являлся представителем течения, полагавшего, что необходимо Думу совершенно не созывать. Он подавал какие-то записки по этому предмету наверх. Он не состоял в совете министров, но я слышал, что он был представителем того течения, чтобы Думу не созывать и ограничить срок представительства государственного совета. Кто еще примыкал к этому, я не знаю, но про Шванебаха знаю, потому что мне приходилось с ним лично говорить. В совете министров, в моем присутствии, были суждения об основаниях изменений. Это было в мае, может быть, в апреле 1907 года, хотя вопрос об этом возникал еще в 1906 году, в промежутке между 1-й и 2-й Думами.