Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобные, не делающие различий категории расовой идентичности напоминают о том, как европейцы дали название бушменам как классу, не сумев оценить многообразие этих охотников-собирателей, которые считали себя не бушменами, а членами множества отличающихся обществ. Похожим образом двадцать веков назад на территории современного Китая доминантные хань называли всех жителей юга «юэ́», описывая их татуировки и незаплетенные волосы и чрезмерно упрощая их, должно быть, огромное, но ныне забытое многообразие[1075].
Грубое распределение по группам, таким как «чернокожие», перекликается с отношением завоевателей прошлых дней к чужим обществам. Насколько нам известно, шимпанзе относятся ко всем чужакам с одинаковой злобой, не считая их шимпанзе, тогда как людям свойственна избирательная дегуманизация других. Но те, на кого направлен этот удар, не всегда будут считать себя связанными с теми группами, по которым их распределили. Древние китайцы, греки и римляне собирали всю возможную информацию о своих наиболее грозных врагах, но во всех иных случаях не были заинтересованы в дифференциации чужаков. Неведение действительно может быть блаженством. Войска могли гарантировать победу, так зачем прилагать усилия? «Странами, точные названия которых были нам неведомы в прежние времена, теперь мы правим», – писал во II в. римский историк Кассий Дион Коккейан[1076]. Людям нет необходимости тщательно сравнивать себя с чужаками или даже иметь хотя бы смутное представление о них, чтобы быть уверенным в собственном положении в мире и правильности своего образа жизни. Даже сейчас многие американцы и европейцы представляют себе Африку, родину самого большого разнообразия людей на Земле, как Черный континент – один монолитный социальный блок.
Что же касается происходящего внутри общества, расширение идентичности людей не является безнадежной утратой для этнических меньшинств: отчасти они могут управлять этим. Их трансформация напоминает то, что происходило во время формирования срастающихся обществ, в которых беженцы из разных племен объединялись, чтобы выжить. Отказываясь от своей первичной идентичности ради более широкого определения своей принадлежности, этнические меньшинства получают основу для поддержки, которая необходима для их социального и политического выживания среди основного населения нации. Это справедливо, независимо от того, решат ли они действовать заодно с доминантной группой или восстанут против нее. Например, восстание на Гаити в конце XVIII в., возможно, никогда бы не увенчалось успехом, если бы рабы непоколебимо старались сохранить свою принадлежность к родным африканским племенам (часть которых, должно быть, когда-то были врагами). И несомненно, более широкие группы не являются полностью гомогенными: если их сообщество представлено достаточно серьезно, элементы идентичности людей могут оставаться связанными с этносом, представляющим собой ветвь расы, как, например, японская или корейская субкультуры американцев азиатского происхождения.
Кроме того, какими бы несущественными ни были современные этносы и расы для предков людей, каждая группа в новых для себя условиях создала свой собственный образ жизни. Идентичность бывших иммигрантов подвергается революционным изменениям, которые связывают их с другими иммигрантами и в то же время отделяют их от популяций их предков. Посетив Израиль несколько лет назад, я был удивлен, насколько там необычные бейглы: многие евреи узнают о бейглах, итальянцы – о спагетти и фрикадельках, а китайцы – о китайском рагу только после эмиграции в Северную Америку или Европу, в зависимости от обстоятельств[1077]. Иммигранты и их потомки – это полностью перестроившиеся люди, и возвратиться назад трудно или невозможно. «Я раньше волновалась, что приеду в Китай, а люди посмотрят на меня и не отпустят домой, потому что во мне столько китайского», – однажды рассказала мне писательница Эми Тань. Но реакция была совершенно противоположной. «Ни в том, как ты ходишь, ни в том, как ты выглядишь, ни в том, как ты ведешь себя, – в тебе вообще нет ничего китайского», – сказали ей. Хотя китайское слово, обозначающее национализм, происходит от слова, означающего китайский народ, родословная Эми Тань не столь проста для того, чтобы ее считали настоящей китаянкой.
Это заставляет вспомнить о часто выражаемом американском идеале, согласно которому смешение порождает «человека высшего сорта»[1078]. «В Америке из представителей разных наций выплавляется новый народ», – писал в 1782 г. в своем эссе родившийся во Франции нью-йоркский фермер Дж. Гектор Сент-Джон де Кревкёр (Кревекёр)[1079][1080]. Но для обществ, состоящих из разных человеческих групп, «пюре» под девизом e pluribus unum («Из многих единое») недостижимо. Несомненно, изречение «все люди сотворены равными»[1081] применимо к эгалитарным, этнически единообразным локальным группам охотников-собирателей больше, чем к любому другому обществу, существовавшему с тех пор. Даже когда межэтнические отношения складываются хорошо, ни одна нация не представляет собой плавильный котел, существующий в представлении идеалистов, так же как ее члены никогда не являются совершенно равными друг другу. Это является отчасти отражением того факта, что люди отказываются в некоторой степени от свободы и равенства ради получения безопасности, а также социальных и экономических выгод, связанных с принадлежностью к нации, и некоторые этносы уступают больше, чем другие.
Многие социологи говорят, будто этносы вполне могут объединяться в единое целое. Если такое вообще возможно, то для этого требуется значительное время, как наиболее ярко свидетельствует пример хань, китайского древнего и почти монолитного большинства. Стремление быть почти одинаковым, но при этом отличаться гарантирует, что слияние внутри общества не продолжается до полного завершения, что такие размытые категории, как «чернокожий» и «белый», поддаются плавлению настолько, насколько позволяет плавильный котел.
Люди, принадлежащие к большинству, тоже могут расширить границы своей идентичности, чтобы включить другие группы, как когда-то сделали хань, но только после того, как новоприбывшие утратят некоторые типичные черты своей прошлой жизни. Американцы итальянского происхождения столетие назад «прошли отбор» в качестве белых после того, как стали чуть в меньшей степени итальянцами и чуть в большей – американцами. На севере США такая трансформация, по-видимому, отражала психологическую потребность белых представлять собой сильную ингруппу. Я делаю такой вывод, поскольку статус итальянцев изменился в то же время, когда численность сообществ чернокожих росла с такой скоростью, что различия между белыми и итальянцами стали казаться менее существенными, чем до этого[1082]. Дело в том, что, столкнувшись с увеличением численности популяций меньшинств, доминантная группа, возможно, была обязана расширить свой состав, чтобы сохранить власть, в этом случае заменив одну