Наполеоновские войны - Виктор Безотосный

Но сам Наполеон, избалованный прежним «военным счастьем», не захотел бы такого мира, о чем свидетельствовали его переговоры с союзниками летом 1813 г., да и также в 1814 г.[542] В ноябре 1813 г. союзники по инициативе австрийской стороны через плененного в Лейпциге французского посланника в Веймаре барона Н. М. Сен–Эньяна предложили Наполеону предварительные условия для заключения общего мира. Поводом для обращения послужили в свою очередь прежние предложения, сделанные французским императором еще в Лейпциге и переданные через пленного австрийского генерала М. Мерфельдта. Укажем, что союзные кабинеты великих держав не имели еще к этому времени единой выработанной позиции в отношении условий мира с наполеоновской Францией, в существовавших договорах союзников между собой не было никаких упоминаний об этом, а российский император вообще тщательно избегал всяких дискуссий по столь деликатному вопросу, могущему рассорить членов коалиции. Правда, Александр I, а также с его подачи прусский король скрепя сердце, дали согласие на переговоры, однако без прерывания военных действий. Да и русские правительственные верхи не сомневались, что наполеоновская дипломатия в тот момент не пойдет на подписание мира. Фактический руководитель внешней политики империи К. В. Нессельроде в письме от 8 (20) ноября 1813 г. русскому послу в Англии Х. А. Ливену писал: «Французское правительство не могло не отвергнуть наших предложений, ибо еще не было случая, чтобы какая–либо держава возвратила свои завоевания в результате переговоров, прежде чем они были отняты у нее силой оружия. Всем известный характер Наполеона не давал оснований опасаться, что данный случай будет исключением из правил»[543]. Франции предлагались так называемые «естественные границы» по Альпам, Рейну и Пиренеям, а также признание независимости государств в Германии, Голландии, Италии и Испании. Наполеон медлил, не принимал условия, предложенные союзникам, все еще надеясь на правоту «больших батальонов», то есть все еще рассчитывал отыграть потерянное и нанести поражение своим противникам в одном или нескольких сражениях. Лишь в начале декабря он дал согласие лишь на проведение мирного конгресса в Мангейме, что не устроило даже сторонников мирного процесса, не говоря уже о партии «войны». По сути, французскому императору не нужна была урезанная территория Франции – это было бы равносильно его полному краху. Показав уступчивость, он продемонстрировал бы всей Европе слабость Франции. Вот как, например, переговоры союзников с французским императором в 1814 г. характеризовал А. Н. Шебунин: «Наполеон не мог принять требования вернуться к дореволюционным границам, не мог потому, что сам получил Францию от революции в большем размере, а также потому, что его власть была основана только на военной славе; капитуляция внешняя для него была неразлучна с капитуляцией внутренней»[544]. Переговорный процесс ему был нужен, чтобы усыпить союзников, получить оттяжку времени и лучше подготовиться к новой кампании. А вот сами переговоры он попытался использовать, чтобы разваливать единый стан коалиции, в рядах которой периодически раздавались голоса о мире.

Талейран. Гравюра начала XIX в.

Определяло же политику коалиции коллективное мнение основных держав (России, Англии, Австрии, Пруссии, Швеции), вынесших на своих плечах основную тяжесть войны за освобождение Германии. Но каждый из основных игроков коалиции в это время стал уже думать о своих интересах. А они зачастую шли в разрез интересам других союзников. Например, шведский наследник престола Карл–Юхан (бывший французский маршал Бернадот), мечтавший о французской короне, ограничил участие шведов в кампании 1814 г., опасаясь негативного общественного резонанса во Франции на свой счет. Англия просто устала от войны (ее казна уже была истощена) и ее устраивали уже достигнутые результаты, правда, английский король еще владел Ганновером, поэтому британской короне судьба Германии была не чужда. А главным сторонником переговоров с Наполеоном являлась австрийская сторона. Ни Франц I, ни Шварценберг не могли по своим личным качествам играть первую роль в войсках коалиции, но в то же время не желали видеть других вождей, это означало бы ослабление влияния Австрии. Они очень опасались грядущей гегемонии России, а Александра I австрийцы подозревали в симпатиях к Бернадоту. Они втайне надеялись на регентство Марии–Луизы в случае отречения Наполеона. Такая возможная ситуация их вполне устраивала. По словам знаменитого историка великого князя Николая Михайловича, «когда настало время дележа и чувствовалась близость Парижа, то мало кто мог сдерживать пыл своих страстей»[545]. Но Австрия не могла позволить себе одна выйти из войны, тогда все влияние в Европе досталось бы другим (читай Англии и России).

Думаю, что дело тогда уже не могло ограничиваться русско–прусскими, австрийскими или английскими интересами, поскольку к исходу 1813 г. все последующие ходы были прописаны самой атмосферой политической ситуации. Лидеры феодальной Европы (монархи, бывшие сателлиты или вынужденные союзники французского императора), оказавшись к 1814 г. запряженными в одну антинаполеоновскую телегу и чувствуя вкус уже близкой неминуемой победы, не хотели оставлять Наполеона во главе Франции. Все государственные мужи хорошо знали и страшились непредсказуемости военного гения Наполеона, а следовательно, его мести, останься он у власти. Слишком долго его фигура была той осью, вокруг которой вертелись судьбы стран Европы. Феодальные правители государств «Старого режима» желали освободиться от железной руки Наполеона и не без оснований опасались, что в противном случае через энное количество лет они в качестве почетных пленников могут тащить по улицам Парижа триумфальную колесницу оставленного на троне «безродного корсиканца». Вопрос низвержения французского императора в 1814 г. стал основным общеевропейским делом, и нажать на тормоза было нельзя в силу закона инерции движения больших масс и резонов «большой» политики. Российский император (как главное лицо, направлявшее этот процесс) уже не мог, даже если он того пожелал, отказаться от участия в решении этого вопроса, хотя бы из–за соблюдения национальных интересов своей страны после достижения победы. Но такую ситуацию невозможно и даже трудно себе представить, зная хорошо известное всем честолюбие русского монарха. В 1814 г., когда австрийцы или англичане начинали разговор о мире, то у Александра I находились веские доводы и он отвечал: «Это будет не мир, а перемирие, которое вам позволит разоружиться лишь на минуту. Я не могу каждый раз поспевать к вам на помощь за 400 лье. Не заключу мира, пока Наполеон будет оставаться на престоле»[546]. Это была обоснованная логика, исходящая из общего понимания европейской ситуации, с учетом русских интересов. Кроме того, в фарватере русской политики, хоть и с колебаниями своего монарха, продолжала следовать Пруссия, которая во всем поддерживала своего союзника, да и прусский генералитет в лице Блюхера даже слышать не хотел о возможности достижения какого–либо мира с «корсиканским злодеем».

Помимо всего, ставка около двух месяцев находилась во Франкфурте–на–Майне, куда стеклись со всех концов германские принцы (толпы мелких просителей), в силу ожидавшего их весьма сомнительного будущего. Они в первую очередь стремились найти защиту от притязаний пруссаков или австрийцев в приемной могущественного Александра I, не имевшего корыстных интересов в их землях. Во Франкфурте находилось достаточно много крупных известных банкирских домов, и именно в это время там развернули свою активность двое из пяти братьев Ротшильдов – Амшел и Карл Ротшильды, добившихся права посредничества последних английских субсидий Австрии. В целом во Франкфурте собралось достаточно пестрое общество. Как раз в этой обстановке взаимных интриг ведущие союзники в тот момент определяли судьбу германского устройства в послевоенный период, а одним из важных вопросов, который неоднозначно разрешался и вызывал споры в стане коалиции, это оккупационный режим так называемых ничейных территорий (Саксония, Вестфалия, Берг, Франкфурт, 32-й военный округ). Фактически на германской территории через механизм назначения генерал–губернаторов на оккупированных землях возникли зоны влияния – австрийская (южная), русская (центральная) и прусская (северная). Для России это давало возможность жесткого контроля над своими коммуникациями в Германии для армии, которой предстояло действовать во Франции в 1814 г. Франкфурт, город, стоящий на пересечении сухопутных, речных и коммерческих путей, в этот период захлестнула волна мелких немецких интриг, где собрались и жертвы предыдущих наполеоновских аннексий, требовавшие восстановления своих владений, или хотя бы компенсации, а также бывшие «верные» сторонники Наполеона, выигравшие от наполеоновского передела Германии, но уже заключившие с союзниками договоры о соблюдении их суверенитета, несмотря на подмоченную репутацию. Все эти вопросы (результаты борьбы между аннексированными и суверенными князьями) решала и утверждала «блуждающая конференция» на уровне министров иностранных дел России, Австрии, Пруссии и английских послов при этих дворах. В общем, пока военные отдыхали, дипломаты не скучали среди толп просителей, поскольку велись постоянные дебаты в попытках преобразовать Германию. Но в то же время союзники именно в такой обстановке интриг, в ворохе протоколов и продолжительных переговоров мобилизовали военный потенциал и воинские контингенты раздробленной Германии для войны во Франции в 1814 г. По сути, главные союзники убедили в добровольном порядке большинство немецких курфюрстов заменить военное бремя Рейнского союза на финансовые издержки и военные вложения (примерно в два раза большие, чем прежде) уже под союзническими знаменами. Все это – в обмен на обещания будущей независимости и целостности. Таким образом, из бывших подопечных Наполеона было сформировано пять германских корпусов, принявших участие в кампании 1814 г.