Продавцы теней - Марина Друбецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленни, стоя на балконе второго этажа в забавной курточке с яркими заплатками — оправившись после родов, она с радостью и облегчением вновь облачилась в свои маскарадные одежки и от прежней Ленни ее отличали разве что слегка потемневшие волосы и лукавая женственность быстрых движений, — смотрела на прозрачную луну, рано взошедшую на бледный дневной небосклон.
Луна, словно объектив кинокамеры, верховный наблюдатель, выхватывала своим оком засыпающие внизу горы, море, в волнах которого давно растворился след корабля, что увез Эйсбара в Стамбул, город-студию с улицами-декорациями, и пляж, где шла съемка и что-то страшное кричал в рупор режиссер, и этот сад, полный светящихся жуков, и стрелы кипарисов, и цветы в стеклянных вазах, и снующих по дорожкам улыбающихся гостей, и каменную террасу, на которую кормилица вынесла два шелковых кокона, и большого грузного человека, что, запрокинув голову, смотрел и не мог оторваться от легкой фигурки, парящей над перилами высокого балкона.
Ленни с балкона увидала его и сбежала вниз. Легко провела ладошкой по спине, обволокла апельсиновым ароматом, скользнула кудряшкой по уху, окутала невесомыми поцелуями.
— Все хорошо, милый! — шепнула она и растворилась в кустах. Он видел только, как среди веток мелькают ее разноцветные заплатки. Потом она пошла тише и к ней подплыло серебристое облако.
— Ты простудишься, Ленни! — раздался томный, с ноткой укоризны, голос Лизхен. — А ведь тебе кормить!
— Да что ты! — звонко отвечала Ленни. — Я не кормлю. Могу простужаться, сколько душа пожелает.
— Ожогин сказал, что ты снова собираешься снимать.
Ленни засмеялась.
— Представь себе, выносила сразу троих — двух девчонок и идею фильмы.
— Ты сумасшедшая! У тебя же дети! Ты что, собираешься куда-то ехать? Да Ожогин тебя не пустит, и правильно сделает.
— Нет. — Ленни больше не смеялась, говорила раздумчиво, как об очень важном: — Я не уеду. Буду снимать здесь. Смотри — видишь горы? Помнишь, мы ездили с тобой в Грецию? Помнишь, какое странное там, в горах, преломление солнечного света? Как будто все размыто, все в дымке, и предметы кажутся прозрачными тенями? Мы с тобой тогда говорили об этом. Здесь то же самое. Я столько раз замечала, как свет и тень играют в горах самым причудливым образом. Мне хочется перенести это на экран.
Ожогин вздрогнул. Греция… Размытые тени… Игра солнечного света… Студия мадам Марилиз, и он сам — за ширмами — слушает, как рыженькая девчушка рассказывает подруге о пастухе, которого приняла за тень древнего воина. Ленни… Когда это было? Три, четыре года назад? С этого все началось. Дымка вокруг лица… Лара… Электрические лампочки… Пожар… Пистолет… Маленькие ладошки, закрывающие его глаза… Ленни… Все, что произошло с тех пор, вдруг выстроилось перед ним стоп-кадрами, стройным сюжетом, придуманным верховным сценаристом и сложенным в строгом последовательном порядке верховным монтажером. Сюжетом, в котором нет ничего случайного и лишнего, все закономерно, все так, как должно быть. И гибель Лары, и серебряный пистолет, упавший из его руки в воды Москва-реки, и старая дача с облупившимися колоннами, и звуки виолончели, разбудившие его одиночество, и — как награда — этот жемчужный вечер, и два шелковых свертка на руках у кормилицы — все, все имело свой смысл в сюжете его жизни.
Ожогин поднял глаза, ветви деревьев были усеяны электрическими светлячками. Изумрудные, темно-вишневые, бирюзовые, янтарные — они зажигались и гасли, и снова зажигались, словно подмигивали ему. На миг ему почудилось, что это разноцветные глаза Эйсбара смотрят на него сверху. Ожогин тряхнул головой, но наваждение не проходило. Он повернулся и почти бегом устремился прочь от этого взгляда, который, казалось, преследовал его.
— Господа! Господа! — раздался с террасы голос Ленни. Только что была тут и вот — уже далеко. Как уследить за ней? Догнать? Поймать? Не отпускать? — Господа! Кто желает мороженого со свежими ягодами? Есть фисташковое, шоколадное и ванильное! A-а, вот еще с орехами!
Он ступил на террасу, и она, сразу почувствовав его присутствие, повернула к нему разгоряченное счастливое лицо.