Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ил. 45. Судьи и их заместители. 1945–1946 годы. Слева направо: советский заместитель судьи Александр Волчков, советский судья Иона Никитченко, британский заместитель судьи Норман Биркетт, британский судья и председатель Трибунала Джеффри Лоуренс, американский судья Фрэнсис Биддл, американский заместитель судьи Джон Паркер, французский судья Анри Доннедье де Вабр, французский заместитель судьи Робер Фалько. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Тейдом Вольфом. Фотограф: Чарльз Александр
Остаток лета советские судьи с переменным успехом пытались повлиять на все еще незрелый приговор. На закрытом совещании Трибунала от 11 июля Никитченко предложил, чтобы в приговоре была освещена роль немецких промышленников и дипломатов в подготовке Германии к войне. Это не нашло отклика[1312]. Через неделю он порекомендовал, чтобы в приговоре было уделено больше места вторжению Германии в Советский Союз, – как он объяснил, не по соображениям лояльности к своей стране, а потому, что это был «один из самых очевидных случаев агрессии». Никитченко, следуя указанию из Москвы подчеркивать страдания всего советского народа, также порекомендовал ясно прописать в приговоре, что нацисты преследовали не только евреев, но и другие группы. Западные судьи приняли последнее предложение[1313]. На совещании 8 августа Никитченко потребовал вычеркнуть ссылку на секретные протоколы к Пакту о ненападении, а также строку (с цитатой из одной речи Гитлера), подразумевавшую, что эти советско-германские документы гарантировали изоляцию и разгром Польши[1314]. Западные судьи остались глухи[1315].
Кроме того, Никитченко и Волчков при поддержке Трайнина и остальных членов комиссии Вышинского встали на защиту Раздела I от де Вабра, добиваясь, чтобы этот раздел остался в приговоре. Советские делегаты не простили Джексона за то, что при помощи пункта обвинения в заговоре тот забрал себе львиную долю уголовного дела. Но все же они пришли к пониманию, что этот пункт важен в плане гарантии обвинительных вердиктов. Никитченко разъяснил советскую позицию в меморандуме Трибуналу, датированном 17 июля. Он признал в этом меморандуме, что Нюрнбергский устав – «первый и пока единственный акт международного права», включающий пункт обвинения в заговоре. Но нацистский тайный план был столь всеобъемлющим, что этот пункт точно соответствовал преступлению. Центральный раздел меморандума прямо опирался на описание «соучастия» в трайнинской «Уголовной ответственности гитлеровцев» (вероятно, сам Трайнин его и написал). В меморандуме подчеркивалось: возможно, некоторые заговорщики не знали о преступлениях своих соотечественников, но это не умаляет их собственной ответственности, потому что все они преследовали общую цель. Также в меморандуме оспаривалось представление о том, что абсолютная власть фюрера несовместима с идеей заговора: ведь во всех бандах заговорщиков есть «главари», руководящие ими[1316]. Через несколько недель Никитченко также распространил среди коллег второй меморандум, посвященный затянувшимся спорам о том, считать ли войну преступлением. На этот раз он преуменьшил новаторство Устава МВТ, напомнив остальным судьям, что он основан на прежних международных соглашениях, таких как пакт Бриана – Келлога, осудивших войну как инструмент внешней политики[1317].
Спор о пункте обвинения в заговоре тянулся все лето. На нескольких совещаниях в середине августа де Вабр повторил, что хочет избавиться от Раздела I. Никитченко твердо стоял на своем – и Лоуренс с Биркеттом его поддержали. Лоуренс объявил: неважно, что в заговоре обвиняют задним числом; оккупационные власти могут писать устав «как им угодно»[1318]. Биддл счел этот аргумент абсолютно неуместным и поддержал де Вабра. Никитченко раздраженно напомнил коллегам, что они должны быть «практиками», а не «дискуссионным клубом». Неужели им и вправду так неприятен приговор ex post facto, если он служит благой цели? Он предупредил: будет гораздо хуже, если подсудимые выйдут на свободу (и это прозвучало как слова обвинителя, а не судьи). Например, Ханс Фриче может быть осужден только по пункту о заговоре. Произносить речи по радио – само по себе не преступление. Биркетт согласился с Никитченко и напомнил коллегам, что назначение Раздела I – показать, что «война выросла из общего плана», а не «свалилась с неба», и предупредил: если убрать Раздел I, процесс потеряет «всю свою ценность»[1319].
К концу августа британские, американские и французские судьи пришли к компромиссу по Разделу I. Лоуренс и Биддл предложили ограничить в приговоре обвинения в заговоре так, чтобы они покрывали только «преступления против мира», и тем самым по сути переопределить его как заговор исключительно с целью ведения агрессивной войны; они считали, что документы убедительно доказывают только это. Затем они предложили отсчитывать заговор от какого-нибудь момента после консолидации власти Гитлером, вероятно с середины по конец 1930-х годов, и тем самым отвергли утверждение обвинителей, будто заговор берет начало с первых дней существования НСДАП. Де Вабр согласился, и Лоуренс поручил Биддлу переписать эту часть приговора[1320]. Такой поворот событий не сулил ничего хорошего Никитченко и вообще советской стороне. Пункт обвинения в заговоре уже не казался таким прочным, чтобы привести к осуждению всех обвиняемых.
К концу слушаний советская сторона потерпела поражение и на другом фронте. Защита выставила слишком много доказательств, ставящих под сомнение советскую версию о виновности немцев в катынских убийствах, и западные судьи по сути убрали советские обвинения. Из приговора убрали всякие упоминания о массовом убийстве в Катыни. Немцы не были признаны виновными[1321].
* * *
В понедельник 2 сентября, когда суд удалился на перерыв, Трибунал переключил все свое внимание на приговор и вердикты. Первую неделю судьи провели в запертом на замок конференц-зале, изучая дела подсудимых и проводя неформальные опросы об их
