Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

Местность там от природы чрезвычайно удобна для передвижения войск, а это — преимущество, которым не следовало пренебрегать. Озеро Шамплейн, широкой полосой протянувшееся от границ Канады в глубь соседнего штата Нью-Йорк, представляло собой естественный путь сообщения, следуя по которому французы покрывали почти половину расстояния, отделявшего их от неприятеля. У южной оконечности Шамплейна с ним сливается другое озеро, чьи воды столь прозрачны, что миссионеры-иезуиты облюбовали его для символического свершения над туземцами обряда крещения и соответственно нарекли озером Святых даров. Англичане, люди менее набожные, решили, что окажут незамутненным волнам этого озера достаточную честь, присвоив ему имя правившего тогда Великобританией короля, второго из Ганноверского дома. Но и англичане и французы оказались едины в одном: они лишили простодушных владетелей этих лесистых мест права и впредь называть озеро его исконным туземным именем Хорикэн.

Извиваясь между бесчисленными островками, Святое озеро, окаймленное невысокими горами, простирается еще на добрый десяток лье к югу. Там, от плоскогорья, преграждающего водам дальнейший путь, начинался встарь многомильный волок, по которому путешественник выбирался к берегам Гудзона как раз в том месте, где кончаются столь частые в верховьях пороги или перекаты, как их называли тогда жители нашей страны, и река становится судоходной.

Нетрудно догадаться, что, осуществляя свои смелые воинственные замыслы и в своей неустанной предприимчивости добираясь даже до отдаленных и недоступных ущелий Аллеган, французы, наблюдательность которых вошла в поговорку, не могли не заметить естественных преимуществ описанной нами выше местности. Она прежде всего и стала той кровавой ареной, где разыгрались главные сражения за владычество над североамериканскими колониями. В различных пунктах, господствующих над путями сообщения, воздвигались форты, которые переходили из рук в руки, разрушались и вновь отстраивались в зависимости от того, кому улыбалась фортуна. Пока мирные земледельцы уходили подальше от опасных горных проходов и укрывались за надежными стенами старинных поселений, целые армии, порой еще более многочисленные, нежели те силы, которыми располагали правители в метрополиях, находили себе могилу в здешних лесах, откуда возвращалась лишь горстка людей, сломленных тяготами похода или подавленных поражением.

Несмотря на то, что мирные ремесла не прививались в этом зловещем крае, леса его кишели людьми, поляны и лощины то и дело оглашались военной музыкой, а эхо разносило по горам то смех, то боевой клич множества юных храбрецов, стекавшихся сюда, чтобы в расцвете сил погрузиться в бесконечную ночь забвения.

Именно здесь, на этой обагренной кровью земле, в третий год последней войны между Англией и Францией за обладание краем, удержать который, к счастью, не суждено было ни той, ни другой, и произошли события, чей ход мы попытаемся описать.

Бездарность военачальников в заморских владениях и пагубная нерешительность министров в метрополии низвергли престиж Великобритании с тех гордых высот, на которые вознесли его таланты и отвага ее былых полководцев и государственных мужей. Она давно перестала внушать страх врагам, и слуги ее быстро утрачивали спасительное самоуважение, этот залог уверенности в своих силах. Колонисты, не повинные в промахах метрополии и слишком незначительные в ее глазах для того, чтобы помешать ей делать новые ошибки, оказались тем не менее сопричастны ее постыдному унижению. Совсем недавно они стали очевидцами того, как отборная армия, приплывшая из страны, которую они почитали своей матерью и в непобедимость которой свято верили, армия во главе с полководцем, избранным за свои незаурядные военные дарования из множества самых опытных военачальников, была позорно разгромлена горстью французов и индейцев и спасена от полного истребления лишь благодаря хладнокровию и мужеству духа юноши-виргинца, чья стойкость и высокий дух сделали его с тех пор знаменитым в самых отдаленных уголках христианского мира. Это непредвиденное поражение оставило беззащитной значительную часть границы, и бедствия, действительно угрожавшие населению, усугубились множеством мнимых опасностей и страхов. В каждом порыве ветра, доносившемся из бескрайних лесов на Западе, встревоженным колонистам чудился боевой крик дикарей. Жестокость их беспощадных врагов неизмеримо усиливала испуг, вселяемый в мирных людей неизбежными ужасами войны. В их памяти были еще свежи бесчисленные случаи кровопролития во время предыдущих войн, и не было на территории провинции человека, остававшегося безучастным к страшным рассказам о полночных убийствах, где главными действующими лицами выступали туземные обитатели лесов. Когда легковерный и слишком возбужденный путешественник повествовал о рискованных приключениях в лесу, то даже в крупнейших городах, которым не угрожала никакая опасность, у робких людей кровь стыла от ужаса, и матери бросали тревожные взгляды на своих мирно спавших детей. Короче говоря, всеобщая и все нараставшая паника сводила на нет любые доводы разума и превращала тех, кому следовало бы помнить о том, что они мужчины, в рабов самой низменной из человеческих слабостей. Даже в сердца наиболее твердых и стойких закралось сомнение в благополучном исходе войны, и число малодушных, уже предвидевших, что вскоре все английские владения в Америке достанутся французам или будут опустошены их безжалостными союзниками-индейцами, возрастало с каждым часом.

Вот почему, когда весть о том, что Монкальм появился на Шамплейне с войском, «несметным, как листья в лесу», достигла форта, господствовавшего над южным концом волока между Гудзоном и озерами, она была встречена там скорее с робкой покорностью людей, приверженных к мирным занятиям, нежели с мрачной радостью, которая приличествует воинам, узнавшим о близости врага. Известие это, вместе с настоятельной просьбой Манроу, коменданта форта на берегу Святого озера, немедленно прислать ему сильное подкрепление, было доставлено гонцом-индейцем под вечер летнего дня. Мы уже упоминали, что расстояние между двумя этими укреплениями не превышало пяти лье. Лесная тропа, первоначально соединявшая их, была затем расширена, чтобы по ней могли проходить повозки, так что расстояние, которое сын леса прошел бы за два часа, военный отряд с надлежащим обозом мог покрыть между восходом и заходом летнего солнца. Первой из этих лесных твердынь верные слуги британской короны дали имя форта Уильям-Генри, второй — форта Эдуард, назвав каждую в честь одного из принцев царствующего дома. Только что упомянутый ветеран-шотландец Манроу командовал фортом Уильям-Генри, где стоял полк регулярных войск и небольшой отряд колонистов, гарнизон, бесспорно, слишком малочисленный, чтобы противостоять грозной силе, которую Монкальм вел к земляным валам форта. Во втором укреплении, однако, находился командующий королевскими армиями в северных провинциях генерал Вэбб с гарнизоном в пять с лишним тысяч человек. Стянув туда еще несколько частей из тех, что состояли у него под началом, он мог добиться почти двойного превосходства в силах над предприимчивым французом, рискнувшим отдалиться на такое большое расстояние от источника подкреплений с армией, лишь немного превышающей армию противника.

Однако, подавленные неудачами, английские командиры и солдаты предпочитали отсиживаться в укреплениях и дожидаться там грозного врага, вместо того чтобы последовать удачному примеру французов у форта Дюкен и остановить продвижение противника, нанеся ему удар на подходе.

После того как улеглось первое волнение, вызванное страшным известием, по всему английскому лагерю, который протянулся вдоль берега Гудзона в виде цепи отдельных укреплений, прикрытых траншеями и, в свою очередь, прикрывавших самое крепость, разнесся слух, что на рассвете отборный полуторатысячный отряд выступит в форт Уильям-Генри, к северному концу волока. Этот первоначальный слух вскоре подтвердился: из ставки командующего в части, отобранные им для экспедиции, полетели приказы о немедленном выступлении. Все сомнения насчет намерений Вэбба рассеялись, и часа на два-три лагерь, оглашенный топотом бегущих ног, заполонили озабоченные лица. Новобранцы хватались за что попало, суетились и лишь замедляли сборы чрезмерным рвением, скрывавшим некоторую тревогу; опытные ветераны снаряжались в путь с серьезностью, исключавшей какую бы то ни было спешку, хотя их посуровевшие черты и озабоченный взгляд достаточно явственно свидетельствовали, что они не так уж сильно рвутся в еще незнакомые им чащи, где их ждут жестокие схватки. Наконец солнце, озарив лучами дальние холмы на западе, скрылось за ними; ночь окутала пустынную местность своим покровом, и шум сборов постепенно утих; в бревенчатых офицерских хижинах погас последний свет; на горы и журчащий поток легли сгустившиеся тени деревьев, и вскоре в лагере воцарилась та же глубокая тишина, что и в окружавших его бескрайних лесах.