Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

Жиз действительно очень взволнована. Она никогда не видела Антуана плачущим, даже не представляла себе, что он может плакать. Она старается не смотреть на него. Ведь она чувствует к нему нежную и глубокую привязанность, всегда, всегда думает о нем с каким-то внутренним порывом, энтузиазмом. В течение трех лет он был единственной ее поддержкой, сильным, испытанным товарищем, чья близость стала единственным утешением ее жизни. Зачем же теперь вместо восхищения и доверия он требует от нее чего-то другого? Почему она не может больше выказывать ему сестринские чувства?

А в передней раздается звонок. Антуан машинально прислушивается. Кто-то стукнул дверью; затем снова тишина.

Неподвижно, молча сидят они друг подле друга, и их мысли, такие несходные, все мчатся и мчатся вперед...

Наконец телефонный звонок. В передней раздаются шаги. Леон приоткрывает дверь.

- Это от господина Тибо, барышня. Пришел доктор Теривье.

Жиз сразу же поднимается с места.

Антуан усталым голосом подзывает Леона:

- Сколько человек в приемной?

- Четверо.

Антуан, в свою очередь, поднимается. Жизнь вступает в свои права. "А Рюмель-то ждет, что я приду без десяти пять..." - вспоминает он.

Не приближаясь к нему, Жиз говорит:

- Мне нужно торопиться, Антуан... Прощай.

Он как-то странно улыбается и пожимает плечами:

- Ну что ж, иди... Негритяночка!

И его собственная интонация напоминает ему прощальные слова отца: "Ну иди, дорогой!" Неприятное сопоставление...

И он добавляет совсем другим тоном:

- Не передашь ли ты Теривье, что в данную минуту я не могу отлучиться? Если он хочет поговорить со мной, пусть зайдет сюда, когда будет спускаться вниз. Хорошо?

Она кивает головой и открывает дверь; затем, словно приняв внезапное решение, оборачивается к Антуану... Но нет... Что она может ему сказать? Раз ей нельзя поведать ему все, то для чего же?.. И, плотнее закутавшись в шаль, она исчезает, не поднимая глаз.

- Лифт спускается, - говорит Леон. - Не угодно ли барышне подождать?

Она отрицательно качает головой и начинает подниматься по лестнице. Медленно, так как настроение у нее подавленное. Вся ее энергия теперь сосредоточена на одной, одной только мысли: "Лондон! Да, уехать как можно скорее, не дожидаясь конца отпуска! Ах, если бы Антуан знал, что значит для нее это пребывание за Ла-Маншем!"

Два года тому назад, в одно сентябрьское утро (через десять месяцев после исчезновения Жака), мезон-лаффитский почтальон, которого Жиз случайно встретила в саду, передал ей корзину с этикеткой одного из лондонских цветочных магазинов, адресованную на ее имя. В изумлении, предчувствуя что-то важное, она, никем не замеченная, прошла к себе в комнату, развязала шнурок, сорвала крышку и чуть не упала в обморок, увидев простой букет роз на ложе из влажного мха. Жак! Их розы! Пурпурные розы, маленькие пурпурные розы с черной сердцевиной, совсем такие же, как те! Сентябрь, как раз годовщина! Смысл этой анонимной посылки был для нее так же ясен, как смысл шифрованной телеграммы, к которой она имела бы ключ. Жак не умер! Г-н Тибо ошибается. Жак живет в Англии! Жак любит ее... Она уже было метнулась к двери, чтобы широко раскрыть ее и крикнуть во весь голос: "Жак жив!" - но, к счастью, вовремя удержалась. Как могла бы она объяснить, что эти маленькие пурпурные розы сказали ей так много? Ведь ее засыпали бы вопросами. Все что угодно, только не выдать тайну! Она закрыла дверь, моля бога дать ей силы молчать, - по крайней мере, до вечера: она знала, что Антуан должен приехать в Мезон к обеду. Вечером она отвела его в сторону и рассказала ему о таинственной посылке: о цветах, которые пришли из Лондона, где она никого не знала... Жак?.. Следовало во что бы то ни стало направить поиски по этому новому пути. Антуан, заинтересованный, но полный скептицизма, - ибо все попытки, сделанные им в течение года, ни к чему не привели, - тем не менее сообщил в Лондон, чтобы предприняты были все необходимые шаги. Цветочница дала очень точное перечисление примет покупателя, сделавшего заказ, но приметы эти ни в какой мере не совпадали с приметами Жака. След этот был оставлен.

Всеми, кроме Жиз. Ибо она одна сохранила полную уверенность. Она ни о чем больше не говорила: она молчала, проявив такое самообладание, какого вряд ли можно было ожидать от нее в семнадцать лет, но приняла непоколебимое решение самой отправиться в Англию и во что бы то ни стало найти там след Жака. Проект этот казался почти невыполнимым. В продолжение двух лет с изворотливым и скрытным упорством, унаследованным от нетронутых цивилизацией предков, она мало-помалу подготовила возможность своего отъезда и до тонкости разработала его план. Ценой каких усилий! Теперь ей вспоминался каждый этап. Сколько терпения и ловкости пришлось ей употребить, чтобы в упрямую голову тетки проник десяток новых идей. Прежде всего нужно было заставить ее признать, что девушка, не имеющая средств, даже если она из хорошей семьи, должна как-нибудь зарабатывать себе на жизнь; затем доказать ей, что призвание племянницы, так же как и ее собственное, - воспитывать детей; убедить, наконец, что конкуренция создает в настоящее время большие трудности и что учительнице совершенно необходимо бегло говорить по-английски. Потом нужно было устроить так, чтобы у Мадемуазель завязалось знакомство с одной учительницей из Мезон-Лаффита, которая только что закончила образование в своеобразном английском учебном заведении, которое содержали неподалеку от Лондона католические монахини. По счастью, г-н Тибо, которого тоже пришлось расшевелить, получил об этом институте самые благоприятные сведения. Наконец, после тысячи отсрочек, прошлой весной мадемуазель де Вез согласилась на разлуку с племянницей. Жиз провела лето в Англии. Но эти четыре месяца не дали результатов, на которые она надеялась: она стала жертвой недобросовестных сыщиков и только нажила неприятности. Теперь же, продав кое-какие драгоценности и накопив некоторую сумму денег, она собиралась действовать разумно, связаться с нужными людьми. Ей удалось наконец вступить в переговоры с солидным сыскным агентством и - самое главное - заинтересовать своим романтическим предприятием дочь лондонского Comissioner of Metropolitan Police*, у которого ей предстояло завтракать, как только она вернется в Лондон; хозяин дома мог оказать ей неоценимую поддержку. Как же можно было не надеяться?..

______________

* Начальника столичной полиции (англ.).

Жиз поднялась наверх, в квартиру г-на Тибо. Ей пришлось позвонить: тетка никогда не доверяла ей ключа от квартиры.

"Да, как же можно не надеяться?" - сказала она самой себе. И внезапно уверенность в том, что она разыщет Жака, до такой степени овладела ею, что она преисполнилась душевной бодрости. Антуан сказал, что г-н Тибо сможет протянуть месяца три. "Три месяца? - подумала она. - Я разыщу его раньше!"

Тем временем там, внизу, в комнате Жака, взгляд Антуана, стоявшего перед дверью, которую, уходя, закрыла за собой Жиз, словно расплющивался об эту плотную, непроницаемую деревянную перегородку.

Он чувствовал, что дошел до предела. До сих пор его воле, - которая обычно крепла тем больше, чем большие трудности вставали перед ней, и выходила из борьбы победительницей, - никогда не приходилось бесплодно рваться к неосуществимому. Но теперь что-то как будто отрывалось от него. Он был не из тех людей, которые упорствуют, не питая надежды на успех.

Он нерешительно сделал два шага, заметил в зеркале свое отражение, приблизился, облокотился на каминную доску и, напрягая черты лица, несколько секунд созерцал свой облик, глядя прямо себе в глаза. "А что, если бы она вдруг сказала: "Да, женись на мне"?.. Он вздрогнул: запоздалый страх. "Как глупо играть такими вещами!" - пробормотал он, повернувшись на каблуках, и вдруг вспомнил: "Черт возьми, пять часов... А королева Елизавета!"

Он быстрыми шагами направился в лабораторию. Но Леон со своим неизменно тусклым взглядом и блуждающей, слегка насмешливой улыбкой остановил его:

- Господин Рюмель ушел. Он записался на послезавтра, в тот же час.

- Отлично, - с облегчением произнес Антуан.

И этого маленького удовлетворения оказалось в данную минуту достаточно, чтобы почти развеять его тревогу.

Он прошел к себе в кабинет, пересек его по диагонали и, приподняв портьеру привычным жестом, который всегда доставлял ему известное удовольствие, открыл дверь в приемную.

- Смотри-ка, - сказал он мимоходом, слегка ущипнув за щеку бледного мальчугана, который подошел к нему, порядком робея. - Ты один - как большой? Ну, как поживают папа и мама?

Он завладел ребенком, привлек его к окну, сел на табурет спиной к свету и осторожным, но властным движением откинул назад послушную головку, чтобы посмотреть его горло.

- Отлично, - пробормотал он, - вот теперь это и вправду можно назвать миндалинами...

Он сразу же обрел тот живой и звонкий, немного резкий голос, который действовал на больных, как тонирующее средство.