Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

«Сколько женского очарования в этом детском голосе, — подумала Джессика. — Я должна предостеречь Пауля относительно их женщин… и не откладывая».

— Вот песня, сложенная моим другом, — сказал Пауль. — Я думаю, его уже нет в живых… его звали Гурни. Он называл ее своей вечерней песней.

Фримены притихли, слушая звучный мальчишеский тенор Пауля, поднявшийся над звоном струн балисета.

Это ясное время мерцающих углей —Золотое сияние солнца, тонущего в сумерках.Смятенные чувства, отчаянья мрак —Вот спутники воспоминаний…

Джессика почувствовала, как музыка отдается в ее душе — языческая, гудящая звуками, пробуждающая желание в ее теле. Она слушала песню, напряженно замерев.

Ночь — покой, жемчугами усеянный…Ночь — для нас!И радость сверкает, ею навеяна,В глуби твоих глаз.Любовь, цветами увенчана,В наших сердцах…Любовь, цветами увенчана,Переполнила нас.

Отзвучал последний аккорд, и несколько мгновений в воздухе воспоминанием о нем звенела тишина. «Почему он спел песню любви этой девочке? Ребенку?» — спросила она себя, чувствуя вдруг безотчетный страх: она ощутила, как жизнь течет вокруг нее и она потеряла контроль за ее течением. «Но почему, почему он выбрал именно эту песню? — думала она. — Порой интуиция подсказывает верное решение. Так почему он это сделал?»

Пауль молча сидел во мраке. Единственная холодная мысль владела им: «Моя мать — враг мне. Это она влечет меня к джихаду. Она родила и воспитала меня. И она — враг мне».

~ ~ ~

«Понятие прогресса служит нам защитным механизмом, укрывающим нас от ужасов грядущего».

В свой семнадцатый день рождения Фейд-Раута Харконнен убил на семейных играх своего сотого гладиатора. По случаю праздника на родовую планету Дома Харконнен, Джеди Прим, пребывали наблюдатели от императорского двора — граф Фенринг и леди Фенринг, его официальная наложница, которые и были приглашены вечером в золотую ложу над треугольной ареной, дабы наблюдать бой вместе с ближайшими родственниками виновника торжества.

В ознаменование дня рождения на-барона и в напоминание всем прочим Харконненам, а также подданным, что именно Фейд-Раута является официально объявленным наследником баронства, на Джеди Прим был объявлен праздник. Старый барон особым указом повелел отдыхать от забот сутки напролет, и с превеликими трудами в Харко, престольном городе Дома Харконнен, изобразили веселую, праздничную атмосферу: на домах развевались флаги, а фасады домов вдоль Дворцового Проспекта сияли свежей краской.

Правда, в стороне от парадного проспекта граф Фенринг и его спутница ненароком увидели кучи мусора, обшарпанные бурые стены домов, отражающиеся в лужах, опасливо суетящихся жителей.

Сам баронский дворец с его голубыми стенами выглядел безукоризненно — до ужаса безукоризненно; но граф и его леди видели, чего это стоило. На каждом шагу маячили стражники, и их оружие поблескивало тем особенным блеском, который говорил опытному глазу, что без дела оно не скучает. Даже во дворце нельзя было пройти из одной зоны в другую, миновав пропускные пункты стражи. Походка и осанка слуг выдавали их военную подготовку… и еще то, как внимательно-внимательно смотрели их глаза.

— Чувствуешь напряженность? — промычал граф своей спутнице на их тайном языке. — Наш барон, похоже, начинает ощущать, какую цену ему пришлось в действительности заплатить, чтобы уничтожить герцога Лето!

— Напомнить тебе легенду о фениксе? — ответила та. (Тет-а-тет они были на «ты».)

Они стояли в приемном зале дворца, ожидая сигнала к началу семейных игр. Зал был невелик, метров сорок на двадцать, но наклонные пилястры по стенам и слегка изогнутый потолок создавали иллюзию гораздо более просторного помещения.

— А-а, вот и сам барон, — заметил граф.

Барон шествовал по залу как бы скользя и переваливаясь — той особенной походкой, какой требовало управление гигантской тушей, поддерживаемой силовой подвеской. Жирные щеки тряслись, силовые поплавки перекатывались под оранжевой мантией. Сияли перстни, унизывавшие толстые пальцы, и драгоценные опафиры, которыми было расшито баронское одеяние.

Пообок барона шел Фейд-Раута. Черные кудри были завиты мелкими колечками — над угрюмыми глазами эти лихие завитки казались неуместно веселыми. На нем была черная куртка в обтяжку, такие же брюки, лишь слегка расклешенные внизу, и мягкие низкие башмаки, охватывающие маленькие ступни.

Леди Фенринг отметила осанку юноши и крепкие мышцы, играющие под тканью, и подумала: «Этот не позволит себе разжиреть…»

Барон остановился перед ними, хозяйским жестом взял Фейд-Рауту за руку и представил:

— Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. — И, повернув младенчески-розовое жирное лицо к племяннику: — Граф и графиня Фенринг, о которых я говорил.

Фейд-Раута с приличествующей любезностью склонил голову, а затем уставился на леди Фенринг — золотоволосую, гибкую, изящную. Прекрасную фигуру обливало серо-бежевое платье — без украшений, но превосходно сшитое. Затем Фейд-Раута встретил взгляд ее зеленовато-серых глаз. Она просто лучилась тем типично Бене-Гессеритским безмятежным спокойствием, которое всегда несколько раздражало молодого наследника дома Харконнен.

— У-м-м-м-м-м-ах-м-м-м, — протянул граф, изучающе разглядывая Фейд-Рауту. — Приятный и аккуратный молодой человек, э, не так ли, моя — хм-м-м… моя дорогая?.. — Граф взглянул на барона. — Любезный барон, вы изволили упомянуть, что говорили о нас этому приятному молодому человеку. Любопытно знать, что же именно вы ему сказали?

— Я говорил своему племяннику о том, с каким уважением относится, к вам Император, граф Фенринг, — поклонился барон, подумав: «Обрати на него особое внимание, Фейд! Убийца, который ведет себя точно кролик, — самая опасная разновидность!»

— Ну, разумеется! — покивал граф, улыбаясь своей спутнице.

Фейд-Рауте поведение и слова графа показались почти вызывающими. Еще немного — и он, казалось, сказал бы нечто открыто оскорбительное. Юноша перевёл взгляд на графа: коротышка и на вид слабак. Лицом похож на куницу: явный проныра и вообще скользкий тип. Огромные темные глаза; на висках — седина. А повадки!.. Движение рукой или поворот головы говорили одно, и тут же — реплика, означающая прямо противоположное! Совершенно невозможно понять, о чем граф думает на самом деле.