Вычислитель (тетралогия) - Александр Николаевич Громов

бы то, что она уже приказала ему сделать. «Не дыши!» – хотел крикнуть ей Эрвин, услышав шипение быстро испаряющейся жидкости, и не крикнул, во-первых, потому что Кристи непременно вдохнула бы, а во-вторых, потому что самому надо было беречь запас воздуха в легких.

«Сейчас она отбросит банку от себя», – подумал он в какую-то ничтожную долю секунды, но в следующую ничтожную долю понял, что, пожалуй, сможет выхватить банку, если Кристи будет стоять неподвижно. Если она не успеет шарахнуться от безумного прыжка до головной боли непонятного ей мужчины…

Она не успела.

Хвала растерянности, удивлению, замедленной реакции, чему угодно – она не успела!

Он выхватил банку из рук Кристи и вышвырнул ее в иллюминатор. Кристи заразительно засмеялась. Эрвин схватил ее поперек туловища и поволок прочь из каюты. Секунда… Еще секунда… Если кто-нибудь снаружи заблокировал дверь – обоим конец…

Никто не заблокировал. Эрвин вывалился в коридор, ощутил легкий сквознячок и, радуясь, потащил Кристи вон из стальных конструкций – на воздух, на воздух! Кристи безудержно хохотала. Эрвин сам хихикнул, вспомнив, что «веселая смерть» берет и через кожу. Почему-то это показалось ему очень смешным. Зачем через кожу, если можно дышать? Выйдет гораздо эффективнее. Видите – я дышу. И это очень смешно. Мышцы толкают диафрагму и ребра, увеличивая объем грудной клетки, и воздух сам – вы понимаете, сам! – идет в легкие. Может, ему туда и не надо, может, ему вовсе туда не хочется, а он идет. Потому что он дурачок без формы, без воли, вообще без ничего. Ха-ха, это потрясающе забавно!

А через кожу, через поры эпителия, через слизистую носа – еще смешнее! Это какой же путь должно пройти активное вещество, прежде чем достичь центральной нервной системы, сколько этапов преодолеть! А оно прошло, оно преодолело! Выходит, слаб организм человека в смысле защиты от постороннего воздействия, а может быть, он так устроен, что сам сотрудничает с «веселой смертью», облегчая ей путь в мозг. Если подумать, то скорее всего так оно и есть. И это здорово, потому что весело…

Потому что счастье – это же так просто! Целое море счастья и радости!

Море – это много. Но почему оно не бесконечно? Какая-то часть разума и сознания Эрвина еще работала в прежнем режиме, и это портило радость. Он продолжал тащить истерически хохочущую Кристи на воздух, хотя уже не был способен ответить на вопрос, для чего он это делает, и не мог остановить ряд вычислений в своей голове. Для чего они, какая задача была поставлена, зачем? Он не помнил. Он просто считал неизвестно что и знал, что, по-видимому, ему придется смириться с этим, потому что не бывает ведь идеального блаженства, всегда кто-нибудь или что-нибудь помешает, – так принимай то блаженство, какое дает случай, и наслаждайся!

Море… Почему он подумал о море? Сейчас же в голову пришел вопрос: что должны почувствовать морские обитатели Хляби, познакомившись с «веселой смертью» через выброшенную в волны банку? Подходит ли их биохимия для того, чтобы ощутить прилив безудержного веселья, при котором и умереть ничуть не жаль? А если подходит, то как они будут веселиться, если природа не научила их смеяться?

И это показалось настолько смешным, что Эрвин сам захохотал во все горло, чувствуя, что слабеет от смеха.

Потом он обнаружил себя лежащим лицом вверх на решетчатом стальном настиле черт знает где, но на воздухе. Кристи лежала рядом и уже не заливалась счастливым смехом, а лишь глухо постанывала. Адски болела голова. Вокруг толпились какие-то люди, и Эрвин лишь смутно представлял себе, кто они такие и какого лешего их сюда принесло. Они ужасно шумели, и особенно нестерпимым был шорох их одежд. Кажется, они все враз кричали что-то, но как раз крик было гораздо легче вынести, нежели шорох. Эрвин попытался заткнуть уши, но руки его не послушались. Как ни странно, это обстоятельство уже не вызвало в нем взрыва веселья.

Потом ему, кажется, помогли сесть, и он что-то говорил всем этим людям, сам не зная зачем. Что именно говорил – не осознавал. Просто знал, что это надо им сказать, и говорил с маниакальной настойчивостью, превозмогая усиливающуюся мигрень. Наверное, нес какую-то чепуху… А впрочем, не все ли равно?

И была боль. Много боли. Боль была расплатой за радость, за счастье. Он понимал, что за все надо платить, и если не согласишься заплатить добровольно, то потом придется платить втридорога, он был согласен обсудить размеры платы, но тут она оказалась непомерно велика и никто не собирался вступать с ним в торг. Его просто поставили перед фактом, как должника, просрочившего платеж и угодившего в долговую яму: страдай, пока не отдашь весь долг с процентами и процентами на проценты!

В один из периодов просветления сознания Эрвин понял, где он находится, – в той самой палате медотсека, где он уже один раз валялся после драки с форфикуладонтами на болоте за жизнь свою и Иванова. Что ж, почему бы и нет? Сказано: все возвращается на круги своя. Не дурак говорил…

А где Кристи?

Наверное, он задал этот вопрос вслух, потому что плавающая перед глазами муть вдруг сгустилась и обернулась Каином.

– Жива она, жива, – пророкотал он подземным голосом, и Эрвин понял, что «веселая смерть» еще сопротивляется редеющим арьергардом. – Без сознания, бредит и стонет, но жива.

– Спасибо, – прошептал Эрвин.

– Кому – мне спасибо? – удивился Каин. – Я – что? Я ничего. Это тебе она должна сказать спасибо, это ведь ты рассказал, что надо колоть вам обоим от «веселой смерти»! И когда колоть, и по скольку – все ты. Ну а то, что препарат нашелся в холодильнике – случай. Просроченный, правда, препарат, но уж какой был. Тебе везет.

– Упущение, – через силу улыбнулся Эрвин. – Медик… тот, что с прической в виде мозга… халтурная работа…

– Достать бы его, – мрачно помечтал Каин.

– Ага, достань… А Шпуля?

Каин скрипнул зубами.

– Сидит взаперти. Сознался… Как ты рассказал, так все и было. Он тебя отвлек, а сам между тем подсунул тебе в коробку банку, которую ему дал этот… фельдшер. – К слову «фельдшер» Каин присовокупил несколько непечатных слов. – Я тебе не сказал, что Шпуля не деревенский, а городской, щипачом был, к братству прибился, когда с этапа дернул. Ему вытащить что-нибудь или, наоборот, подсунуть, как тебе перемножить два и два…

– Я догадался… Не убивай его, ладно?

– Его братство судить будет.

– Все равно… – Слова давались Эрвину все труднее. Перед глазами опять поплыла муть, и тупой