Фабрика офицеров - Ганс Кирст

А капитан стоял на месте и, ничего не понимая, смотрел прямо перед собой в пустоту.

Небольшое подразделение вражеских бомбардировщиков, вероятнее всего шесть-восемь самолетов, в двадцать два часа сорок три минуты пролетело над Вильдлингеном. Бомбардировка продолжалась ровно три минуты. В двадцать два часа сорок шесть минут воздушная опасность уже миновала.

После бомбардировки на земле остались груды обломков, в основном самые большие разрушения пришлись на восточную окраину города, где разбомбили четыре улицы, пятьдесят восемь домов, пострадало двести семь человек, среди них один бригадный генерал медицинской службы и один фенрих, опоздавший вернуться в часть, в остальном жертвы были только среди гражданских лиц.

— Нам еще повезло! — прокомментировал ночную бомбардировку капитан Федерс после того, как убедился в том, что рыночная площадь осталась целой и невредимой, а вместе с ней и его собственная квартира.

Все пожарные команды города трудились вовсю, и из казармы военной школы были высланы отряды, развернувшие активную деятельность. Недавно проведенная игра под кодовым названием «Крупный пожар» принесла свои богатые плоды. Все были удивлены даром предвидения генерала, могло даже показаться, что бомбардировка города была организована по его распоряжению. Однако утверждать подобное не отважился даже капитан Ратсхельм.

Сам бургомистр, он же крайслейтер и ландрат, побывал на месте происшествия (правда, с соответствующей охраной), но пробыл там недолго. Он распорядился все организовать как следует. Прежде чем уехать оттуда, не без гордости объяснил окружавшим его людям:

— Они, конечно, хотели разбомбить нашу железнодорожную станцию, которая является важным узлом коммуникаций.

Однако такое предположение отнюдь не успокоило некоторых офицеров. Они чувствовали себя оскорбленными, поскольку предположение бургомистра как бы перечеркивало их важность.

А один из них даже заявил во всеуслышание:

— Нет никакого сомнения, что они намеревались разбомбить нашу военную школу. Но эти мазилы сбросили свои бомбы в трех километрах от нее. Наши асы никак бы не допустили такого промаха!

Казарма военной школы стояла на холме в целости и сохранности, освещенная пламенем горящих в долине домов. Ни одна черепица не упала с крыши школы, из окон не вылетело ни одного стекла.

Около трех часов утра самое трудное было уже позади. Подразделения фенрихов вернулись в казармы. Причем комбинезоны некоторых фенрихов были подозрительно раздуты: под ними они среди прочих трофеев пронесли в казарму не одну сотню бутылок со спиртным, которое было вырвано ими из огня пожарищ. И хотя все фенрихи основательно устали, несчастными они себя отнюдь не чувствовали.

Господин же генерал, прежде чем лечь в постель, отдал распоряжение:

— Завтра все строго по расписанию занятий.

ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА № IX

БИОГРАФИЯ ФЕНРИХА ГЕЙНЦА-ХОРСТА ХОХБАУЭРА, ИЛИ ЧЕСТЬ УБИЙЦЫ

«Я, Гейнц-Хорст Хохбауэр, родился 21 марта 1923 года в семье капитана в отставке Герберта Хохбауэра. Моя мать Виктория, девичья фамилия Зандерс-Цофхаузен, родилась в Розенхайме, на площади Торплац, 17. По настоятельному желанию отца я своевременно вступил в патриотический союз, что сыграло положительную роль в моем воспитании. Четыре класса фольксшуле я успешно окончил в том же Розенхайме».

Отец брал меня на руки и подбрасывал высоко вверх, но только в том случае, если я при этом громко кричал «ура». Это была у нас самая любимая игра. Сильные руки отца подбрасывали меня, и я, визжа от удовольствия, поднимался выше всех и вся. Подо мной была наша мебель, там же находилась и мама, которая весело смеялась, и мои сестренки, смотревшие на меня, высоко задрав голову. Я видел их маленькие кудрявые головки и светящиеся завистью глазенки. Все хорошо знали, что отец любил меня больше всех, и я от радости кричал «ура».

Мои братья и сестренки, которых звали Хуго и Геральд, Хельга и Термине, как и я, родились в марте, разумеется, только в разные годы. Мама наша родилась двадцатого июня. Этот день случайно совпал с днем свадьбы моих родителей.

Отец мой был человеком занятым, к тому же он часто бывал в отъезде, так что мы, дети, видели его дома довольно редко.

«Он ездит ради Германии, ради будущего нашего рейха, ради будущего фюрера!» — говорила нам мама.

Однако отец никогда не забывал нас, он денно и нощно думал о нас, и раз в году, а именно двадцатого июня, он всегда возвращался домой, где проводил нам осмотр, творил суд и давал указания в отношении нашего будущего воспитания, и, разумеется, в эти дни он увеличивал численный состав нашей семьи. Сделав все это, он собирался и снова уезжал вести свою борьбу, а мама говорила нам:

«Он настоящий человек!»

Муха будет бегать, если ей оторвать одну ногу, более того, она будет бегать даже без двух ног, только нужно будет сообразить, какие же именно ноги ей следует оторвать: какую переднюю и какую заднюю. Если же ей оторвать, например, переднюю левую и заднюю правую, то она сразу же теряет ориентировку и очень скоро погибает.

«Мухи распространяют грязь и являются разносчиками всевозможных болезней, — поучала нас, детей, мама, — они отвратительные твари, и потому их нужно убивать».

Время от времени в нашем доме появлялись какие-то мужчины, присланные отцом. Они привозили матери деньги и письма, приносили одни посылки и забирали для отца другие. Некоторые из этих посланцев оставались у нас в доме на несколько дней, некоторые жили в кладовке и спали на земле, другие спали в спальне, на месте отца. Мы, дети, всех их называли дядями. Большинство из них имели военные звания, а те, что ночевали в спальне, как правило, были офицерами, героями войны, как наш папа, и так же, как папа, они носили на груди множество наград.

«Это настоящие смельчаки! — говорила о них мама. — Я обязана принимать их как следует, так как на их плечах будущее нашего рейха».

«Мой милый мальчик, — говорила мне моя тетушка Шемберляйн-Шипер, — научись как можно раньше разбираться в людях, ты ведь уже понимаешь, что собой представляет жизненный порядок. Люди на земле не одинаковы и не равны, даже перед господом богом. Очень многие из них являются неполноценными. Даже в самой обыденной жизни повсюду имеются начальники и подчиненные, и притом в самых различных званиях. Будь таким, как твой отец, будь фюрером, и тебя будет сопровождать целая свита людей».

Кто-кто, а моя тетя должна была хорошо знать это, так как один из ее родственников был крупным философом, который, как говорили люди, мог потрясти мир своими мыслями.

А мой отец однажды так сказал о тетушке:

«То, что она носит в мыслях, мы носим в своем сердце».

Мои друзья Конрад и Карл-Фридрих отводят меня в угол школьного двора, где стоит мусорный ящик. Остальные ученики бегают кругом, девочки играют в свои девчоночьи игры у входа. Они играют в игру, которая называется «небо и земля». Они прыгают, визжат, смеются. Одна из девочек толстая, и ее тяжелые косы танцуют по жирной спине, когда она подпрыгивает. Зовут ее Эльфридой, хотя все ее называют запросто Эльфи. Мы смотрим на нее, так как она нас «раскрыла» и должна быть за это наказана. Тайно посовещавшись, мы решили отрезать ей косы, для чего заманили во двор. В руках у нас мешок и ножницы, которые мы выпросили на время в лавке у отца Эльфриды.

Мне лично кажется, что штраф, которому мы ее подвергли, слишком мягок, нам нужно было еще сильно подергать ее за волосы, чтобы она запомнила.

До сих пор я помню, будто это было вчера, как мы играли в детскую игру «солнечное колесо», в которой меня назначили старшим так называемого флажка. На нашем вымпеле было изображено черное солнечное колесо в белых лучах на красном поле. Вымпел наш придумала сама тетушка Шемберляйн-Шипер, а мама сшила его, нес же его один из моих братьев, а материал для вымпела, как сказала мама, прислал отец из запасов какого-то спецфонда. Когда же был разожжен костер, наши лица так и сияли от удовольствия.

«Побольше огня! — кричал я, и все бегом тащили сучья и какие-то банки, чтобы бросить их в костер. Костер разгорался, а я расходился еще больше и счастливым голосом снова кричал: — Еще больше огня!»

И тогда в костер летели бутылки с керосином, даже канистра с бензином.

«А теперь всем прыгать через огонь! — кричал я. — Все за мной! Кто не прыгнет, тот трус! Прыгать всем! Среди моих друзей не должно быть ни одного труса!»

«Хохбауэр, — сказал мне однажды учитель Марквард, — я слышал, что ты вместе со школьниками организовал свой кружок. Так ли это?»

«Да, это правда, — ответил я, — а разве это запрещено?»

«У меня не запрещено, — заметил учитель Марквард, — и я его не запрещаю потому, что это, так сказать, народный кружок. А разве доброе деяние можно запретить?»

Об этом я рассказал своему отцу в его очередной приезд домой, а отец рассказал об этом своим друзьям, один из которых оказался членом школьного совета.