Маскарад - Натали Питерс

В такой позе его застала через полчаса ворвавшаяся в комнату Лиа. Она явилась прямо из театра и была в костюме Эвридики: короткой греческой тунике, оставлявшей одно плечо обнаженным, балетных лайковых туфельках и легком палантине.

– Вы все еще здесь! – воскликнула она. – Я слышала о побеге и пожаре, я заволновалась… искала вас повсюду! – Она подбежала к Рафу. – С вами все в порядке? Знаю, вы не хотите, чтобы я сюда приходила, но сегодня я должна была прийти! – Она озабоченно оглянулась вокруг и увидела лежащую на полу шпагу. Потом опустилась на колени рядом с Рафом и заметила на его рубашке пятно крови. – Он был здесь? Вы ранены! Боже мой, Раф!

Он медленно встал. Она тут же поняла, что его рана была незначительной и даже не кровоточила. Но его лицо было искажено усталостью и горем. Она так переволновалась и устала, что чуть не упала и схватилась за подлокотник кресла.

– О, все в порядке, – пробормотала она. – Слава Богу!

– Он ушел, – мрачно сказал он.

– Ушел? Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, сбежал?

– Я отпустил его. И ее тоже. Они оба ушли. Вместе с мальчиком.

– Вы разрешили ему… Раф, вы отпустили его? И Фоску?

Раф утомленно кивнул и закрыл глаза. Его охватили грустные размышления.

Лиа уставилась на него, все еще не веря, ощущая боль его печали, тяжесть его потери. Но внезапно ее душу охватил восторг и ликование, и она почувствовала, что не в состоянии скрыть их.

– Ушли! – воскликнула она, поднимаясь с колен. – Они ушли! Оба… ушли! – Она начала смеяться, откинув назад голову, размахивая руками. – Ушли! – словно безумная повторяла она. – Не могу поверить. Это поразительно, невозможно! Чудо! Я чувствую… будто солнце взошло ночью. Будто я восстала из мертвых. Ушли! О Боже, благодарю тебя, Боже! Бога евреев, Бога христиан и всех остальных… Благодарю!

Она и смеялась, и плакала, и танцевала в холодной, темной комнате. Мужчина, сидевший за порушенным столом, не смотрел на нее. Она становилась на носки и высоко прыгала, витала и вращалась в воздухе, подобно чайке, как ее и прозвали.

– Взгляните на меня. Посмотрите! – шептала она. – Я свободна, свободна! Мир прекрасен. Сегодня ночью мир прекрасен! Этот удивительный, прелестный старый мир. Нет, не старый. Он новый, он наш. Ваш мир, мой мир, наш! Больше нет знати… долой знать! – Она бросилась к Рафу и порывисто обняла его. – Посмотрите на этот дом, этот дворец! – весело кричала она. – Раф Леопарда, еврей-бунтовщик из гетто, сидит в самом центре дворца Лореданов. И я, Лиа Габбиана – ничтожество, мусор из помойных ям Неаполя и Венеции, никогда и никому не принадлежавшая в жизни, – я тоже здесь! Ха-ха! Два незаконнорожденных ублюдка, Раф, вот кто мы такие. Два ублюдка, а Венеция наша! Наша! Это и есть настоящая свобода. И счастье, и любовь.

Глубокая печаль овладела Рафом, он уронил голову на грудь. Лиа села на подлокотник его кресла и прижала его голову к своей груди. Его лицо покрылось потом и напоминало маску, олицетворяющую поражение.

Она стала нежно успокаивать его.

– Ну же, Раф, Рафаэлло, – тихо мурлыкала она. – Мой несчастный любимый. Грустно, конечно, грустно быть одному. Бедняжка!

Застонав, он крепко обхватил ее за талию и прижался к ней.

– О, Лиа, – всхлипывал он. – Лиа!

– Все в порядке, мой дорогой, – ласково шептала она. – Я знаю. Понимаю.

Она прижалась щекой к его макушке и посмотрела на огни, мерцающие на Большом канале. Они казались расплывшимися и смутными, подобно маленьким лунам, свет которых с трудом пробивается сквозь туман.

Гондола, рассекая темноту, мягко покачивалась на волнах. В небе мерцал полумесяц, отбрасывая отражение на покрытую зыбью поверхность воды.

Фоска вертелась на своем месте и оглядывалась назад. Венеция парила на волнах, тускло брезжила в лунном свете – как всегда гордая, красивая будто мираж. Фоска чувствовала, что этот последний взгляд на город запечатлеется навсегда в ее памяти и сердце.

Она обернулась к Алессандро, и в бледном свете луны он заметил блестки слез на ее щеках.

Гвидо вел гондолу вдоль широкого юго-западного фарватера, что позволяло значительно удалиться от маршрутов французских патрульных лодок. Алессандро знал, где он наймет карету, как только они высадятся на материк. Он хотел снять заброшенный дом в деревне, где они были бы в безопасности, пока он будет набираться сил.

Паоло мирно спал у него на коленях. Алессандро чувствовал на своем лице дыхание ребенка – сладкое и мягкое, как запах цветов. Его ребенок. И Фоски. Он остро чувствовал присутствие Фоски, которая одиноко сидела рядом с ним. Покинув дворец, они не обменялись ни единым словом. Он чувствовал, как Фоска боится язвительного молчания, которым он весьма успешно пользовался в прошлом.

Алессандро не знал, как ему пробиться через отделяющий их друг от друга почти осязаемый барьер, как положить конец долгой ссоре, подобно расселине лежащей между ними.

Он думал о том, что во дворце она выглядела еще красивее, чем в снах, которые мучили его в тюрьме. Тогда он бесился на нее, ругал последними словами ее и ее любовника. Обзывал их, желал, чтобы они очутились в аду. Но когда он, Фоска и Паоло сели в лодку, гнев и обида внезапно исчезли, как исчезает гной из вскрытого врачом нарыва. «Она любит меня. Она выбрала меня», – думал Алессандро.

Ощупью в темноте он нашел ее руку и сжал грязными пальцами. В ответ она приложила его руку к своей щеке. Он ощущал теплую влажность ее слез.

– Я люблю вас, Фоска, – мягко произнес он.

– Мне так жаль, Алессандро, – прошептала она. – Так жаль.

– Ах, Фоска, это мне следует сожалеть.

– Алессандро, я люблю вас, – сказала она. Барьер пал. Расселина сомкнулась. Оказалось, это так легко. Его мать была права: прости и живи. А он чуть опять не оказался в дураках.

Паоло вздохнул и пошевелился на его коленях. Нога Алессандро сильно болела, и он не смог сдержать стона.

– Дайте я его подержу, – предложила Фоска. Алессандро передал ей спящего мальчика и помог поудобнее устроить его на коленях. Он протянул ногу и осторожно растер ее.

– Больно? – озабоченно спросила она.

– Немножко, – признался Он. – Боюсь, госпожа, сегодня вам придется демонстрировать свое умение. Она улыбнулась.

– Это доставит мне удовольствие, синьор!

– Боже мой, а этот парень дрался умело!

– Вы были излишне безрассудны, – сказала Фоска. – Я удивилась.

– И напрасно. Если вспомните, с момента нашей встречи я совершил массу безрассудных поступков.

– Вы сожалеете о вашем последнем поступке? – с хитрецой спросила она.

Он снова взял ее за руку.

– Нет, Фоска, никогда не сожалел.