Франсуа Вийон - Жан Фавье

Родись он богатым, он был бы честен. Вспоминается история пирата Диомеда. И коли бы Вийон занимался науками, а не безумствовал, он владел бы домом и спал бы на мягкой постели. Он расплачивался за все мудрыми изречениями Екклезиаста, забывая последнее из них.

То, что Екклезиаст святойВелел, я выполнил давно.Он говорил: «Ликуй душой,Пока ты юн годами!» НоПрибавил он еще одно, -И это горькое признанье! -«Что в молодости нам дано?Одни соблазны и незнанье!»[222]

Он думает теперь о своих друзьях, о своих врагах, о своей жизни, о своей судьбе. Все идет чередой друг за другом в «Пляске смерти», где за всем следует Смерть, как на росписи кладбища Невинноубиенных младенцев.

Что это, автобиография? И не являлся ли сей рассказ только ярким образом на авансцене глубокого размышления о жизни и смерти? Но возможно, мы имеем дело с пародией на суд, на судейских чиновников и жалобщиков… Сводит ли тут Вийон счеты или то новый фарс, насмешка над судейским сословием? Что это – парад друзей и недругов или попытка воздвигнуть пламенеющий собор?

Такие интерпретации «Завещания» предлагают или предлагали его толкователи. Было бы ошибкой искать среди них одну, исключающую все другие. Не вернее ли полагать, что поэт просто размышлял и вскармливал свои размышления обращением к реальной жизни? Не питает ли размышления над жизнью его собственный жизненный опыт, собственные его переживания?

Наследники из «Завещания», конечно, не просто парад разных лиц, и большинство из них не могли бы быть символами общества, закрытого для «бедного Вийона». Все вместе они, несомненно, тесно связаны с правосудием, но нам хорошо известно, что в средневековом обществе все решало последнее слово судьи. Тот факт, что епископ Орлеанский пять лет был в суде ради своей выгоды, достаточен ли для того, чтобы объяснить личную неприязнь Вийона? И было бы нелепо предположить, что всех наследников «Завещания» объединяет только тот факт, что их имена встречаются в реестрах парижских юрисдикции, будь то судья, адвокат или жалобщик…

Если поэт ни с кем не был в личных отношениях, то почему он в «Большом завещании» накинулся на тех же людей, которых пять лет до этого избрал жертвами и в «Малом завещании»? Легко заметить, что от него особенно достается знатным лицам, с которыми он никак не сталкивался и они не адресовали ему ни одного слова. Но разве скупой финансист не сыграл своей роли в жизни просящего у него? И разве учитель не занимал определенного места в злоключениях школяра-неудачника?

В часы раздумий все, что пережито, питает воображение. Жизненный опыт поставляет примеры из плоти и крови, раз уж затеяна такая игра – игра в завещание. Лица, увиденные в «Малом завещании», вновь появляются здесь, а причина этому та, что у Вийона уже сложились свои отношения с обществом: тем, в глубь которого он погрузился и которое познал.

Все это не означает, что Вийон озабочен созданием своего жизнеописания. Он поэт, а не мемуарист. Из пережитого, коим он насыщает свое воображение, он без малейшего стеснения выхватывает то, что ущемляет образ, который художник собирается рисовать. Он страдал и говорит об этом с избытком, но ничто не высвечивает для читателя «Большого завещания» те ошибки, что привели его к несчастью. Он стенает от своего заключения, от перенесенных пыток, от близости смерти. Он забывает священника Сермуаза, убитого, возможно, по недоразумению, но тем не менее уже мертвого. Вы не найдете ни слова, ни даже намека на дело, которое превратило в несколько минут беглеца-школяра в убийцу и бродягу. С таким же небрежением относится Вийон к ограблению Наваррского коллежа, если только не считать нескольких слов с двойным смыслом о Табари, который бросил тень на людей, до сих пор слывших невинными шутниками. Послушать автора «Большого завещания» – так выходит, что он ни за что оказался в мёнской тюрьме. Вийон забывает и третий ложный шаг. Он упал; только обо что он споткнулся?

Вийон все время готов корить себя за то, что играл во многие игры, от души наслаждался, но он не хочет остаться в глазах потомков вором и убийцей. Все сделала Судьба. «Большое завещание» – не автобиография, это представление бедного Вийона о самом себе. Бродяга охотно становится любителем поучать, а укоры сводятся к морализации. Хорошо еще, что автор не заблуждается на свой собственный счет:

Не совсем неразумный и не слишком мудрец.

Он не из тех поэтов, которые небрежно относятся к своим сочинениям и не сохраняют их копии. Вийон дорожит своими произведениями. Возможно, он носил с собой, бродя по дорогам, собрание поэм, которые могли бы стать вступлением к «Завещанию». Лучшего Сезама для двора Рене Анжуйского или Карла Орлеанского, чем багаж из рондо и баллад, не найти. Сохранив его во время странствия или отыскав по возвращении из него, Вийон всегда имел под рукой эти стихи и использовал их в «Завещании». И совершенно естественно ему пришла мысль вставить старые вещи в новую поэму. Не лучшее ли это из того, что можно завещать?

«Завещание» перестает быть завещательным вымыслом. Это сам Вийон в двух тысячах стихов, со своими надеждами, своими падениями и несчастьями. Раздавая свои дары, он делает сотни умозаключений из истории, рассказанной стихами, которые отмечают вехи его жизни.

Что он хочет подвести итог своей жизни, не вызывает сомнения, даже если он плутует, скрывая то, что ему не нравится, и даже если он бежит от своей собственной ответственности за конечное банкротство.

На этот раз речь идет о завещании, а не просто о серии даров. То, что невозможно синтезировать, он отбрасывает: несколько юношеских сочинений, несколько стихов по случаю, как, например, поэма, посвященная Марии Орлеанской, или прошение, обращенное к герцогу Бурбонскому, или несколько поэтических вещиц, как баллада пословиц.

Калят железо добела,Пока горячее – куется;Пока в чести – звучит хвала,Впадешь в немилость – брань польется;Пока ты нужен – все дается,Не нужен станешь – ничего!Недаром издавна ведется:Гусей коптят на Рождество [223] .

Точно так же Вийон не вводит в «Большое завещание» пародию на излишний педантизм, которую он написал, будучи молодым, и где он иронизировал над недомыслием людей, все знающих.

Я знаю летопись далеких лет,Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,Я знаю, что у принца на обед,Я знаю – богачи в тепле и в сухе,Я знаю, что они бывают глухи,Я знаю – нет им дела до тебя,Я знаю все затрещины, все плюхи,Я знаю все, но только не себя. [224]

Не считая нескольких вещей, поэт берет все, что он сохранил из своих работ, и, не желая составлять свою антологию таким образом, чтобы выявить разносторонность таланта, он объединяет их в нечто целостное, что можно назвать судьбой Франсуа Вийона. Поскольку у нас есть «Малое завещание» 1456 года, мы знаем, что он делал из материала, предложенного воображению вымыслом последней воли завещателя, которому нечего завещать. Сказал бы нам что-нибудь первоначальный текст других поэм, подхваченных «Большим завещанием» и включенных наспех, на разных этапах, в ткань последнего замысла? Мы знаем их такими, какими они включены в последнее произведение, и мы не можем сказать, перерабатывал ли их Вийон, как он переработал тему завещаний.