Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

Однако в дело учебы вмешивались разные обстоятельства: «танцы, приемные дни, туалеты, кокетство со всеми»[145]. В самой Татьяне было слишком много жизненной энергии. «Она была страшная шалунья, – вспоминала Софья Андреевна, – смешила весь класс, баловалась и пугала Льва Николаевича своей неудержимой живостью и шаловливостью»[146]. Вдобавок с начала 1883 года восемнадцатилетняя Таня стала выезжать с матерью в свет, состоялся ее первый бал, где она имела огромный успех. А могло ли быть иначе – ведь она была дочерью знаменитого Льва Толстого!

В тот год она перешла в класс В. Д. Поленова и вместе со всеми рисовала натюрморты. «Она как будто испугалась, – отметила Софья Андреевна, – неудержимому потоку светской жизни и начала заниматься усерднее и живописью, и музыкой»[147]. Однако в учебе Татьяна не была упорной: то увлекалась ею, то на долгое время оставляла ее.

Внутренняя жизнь юной Тани была разноплановой и напряженной. Пищу для размышлений ей давала семейная жизнь, общение с родителями. Девушка задумывалась над делом воспитания в разрастающейся семье, не во всем соглашаясь с матерью и принимая сторону отца. Незадолго до своего восемнадцатилетия старшая дочь прямо заявила Софье Андреевне свою позицию: «Вчера вечером пили чай с мамá и говорили о воспитании детей. Я упрекала мамá в том, что она слишком много обращает внимания на внешнюю сторону жизни своих детей, чем на их сердце и душу, и что Маша с Лелей[148] особенно заброшены в этом отношении. Мама на это говорит, что они так ровно и спокойно живут, что им совсем не нужно, чтобы проникали в их душу, которая преспокойно спит на своем месте. Как она ошибается!» Гувернантки и мать обычно рассматривали детские ссоры по справедливости, однако, по мнению Татьяны, в этом, казалось бы, правильном подходе был недостаток: после так называемых «справедливых» наказаний в душах детей в отношениях друг к другу все равно оставались недобрые чувства. «Лучше уж оставили бы нас в покое, а еще лучше было бы, если бы старались нас примирить и лаской смягчить все наши дурные чувства, – заключала она. – Папа мне как-то давно сказал: „Когда ты ссоришься, то попробуй себя во всем обвинить и чувствовать себя кругом виноватой“. И это я пробовала и чувствовала себя несравненно счастливее, чем если бы я была права»[149].

Таня полагала, что в деятельности ее матери с педагогической точки зрения были явные промахи: «И в моем воспитании, хотя сравнительно меня прекрасно воспитали, сколько было ошибок! Я помню, например, раз мне мама сказала, когда мне было уже 15 лет, что иногда, когда мужчина с девушкой или женщиной живут в одном доме, то у них могут родиться дети. И я помню, как я мучилась и сколько ночей не спала, боясь, что вдруг у меня будет ребенок, потому что у нас в доме жил учитель»[150].

Детям Толстых была очень важна оценка их способностей со стороны отца. В 1882 году юная Татьяна пометила: «Мама мне рассказывала, что ее отец, когда меня видел маленькой, удивлялся моему лбу и говорил, что он подобного никогда не видывал и что я или буду чем-нибудь замечательна, или сумасшедшая. До сих пор не заметно ни то ни другое»[151]. Сохранилось забавное письмо к Льву Толстому, в том же году составленное его детьми Таней, Левой, Машей и племянницей Варей Нагорновой. Оно было создано ими спонтанно, в процессе игры: воскресным вечером каждый из них, передавая эстафету, что-то приписывал, фиксируя те или иные сиюминутные события. В целом получился текст из малосвязанных между собой пестрых лоскутков жизни. Показательно, что Таня остроумно и иронически завершила его, обобщив на бегу написанное следующим образом: «А мы у тебя хорошие? А? Что? Таня, Варя, Лёлька, Машка. Немножко насчет ума слабо? А? Что?»[152]

Прошло несколько месяцев, и в дневнике Татьяны появилась такая запись: отец «за чаем разбирал своих детей и говорил, что все мы глупы, т. е. что ни у кого из нас нет духовного и умственного интереса, которым бы мы жили, и что у Лели все-таки его больше, чем у остальных. Он находит, что, хотя мы глупы, мы все-таки умом выше среднего уровня»[153].

Во внутреннем мире старшей дочери, наблюдавшей за отцом, что-то сдвигалось, начиналась неспешная подспудная работа. 12 июля 1882 года Татьяна записала в дневнике, раздумывая над своей жизнью: «Другая бы больше исполняла то, что папа говорит, но мне все это так трудно, и хотя я всегда согласна с тем, что папа говорит, и иногда я даже все это хочу исполнить и с восторгом думаю, как было бы хорошо, и вдруг какие-нибудь бантики и платья разрушают все. Меня замечательно воспитали хорошо, т. е. свободы давали как раз сколько нужно и укрощали тоже в меру. Теперь мне совсем предоставлено воспитываться самой, и я часто стараюсь себя сделать лучше. Но у меня ужасно мало силы воли, и так часто я, помня, что это гадко, делаю разные ошибки»[154].

Как-то осенью того же года отец, по свидетельству старшей дочери, «хорошо говорил», что «богатство мешает быть хорошему», а затем, имея в виду ее светскую жизнь, заострил внимание на растрате ею самых хороших чувств по пустякам и на отсутствии у светской молодежи самобытности, выражавшемся в следовании общепринятым представлениям. Поздно вечером Таня осталась одна, и в дневниковой записи сначала попыталась уклониться от отцовской критики, но затем отважилась назвать вещи своими именами, оценив себя весьма критично: «Мне многое еще оставалось его спросить, но от слез не могла говорить, и ведь ничего такого плачевного не было. Правда? Разве только то, что я такая безнадежная дрянь, что всякое исправление для меня немыслимо»[155].

Отцовское мнение было значимо для дочери, именно оно было ориентиром в жизни и опорой. «Отчего это, когда с папá, то всегда бывает весело, а вместе с тем у нас с ним никаких прямых отношений нет? Мне очень, очень жалко, что я мало с папа́ говорю, потому что, когда с ним говоришь, все так делается ясно, и так уверена в том, что хорошо, что дурно, что важно и что не важно в жизни»[156]. В сентябре 1883 года она записала про отца: «Я удивляюсь, когда с ним спорят. По-моему, все так