100 великих свадеб - Марьяна Скуратовская

Затем последовал пир. Гости могли только дивиться его роскоши. Зал освещали бронзовые канделябры в виде замков, вокруг которых сделали маленькие искусственные леса с фигурками диких зверей. На буфете было выставлено множество золотой посуды герцога – это одновременно служило украшением и напоминало, что герцог настолько богат, что смог позволить себе не переплавлять посуду на слитки, чтобы расплатиться за свадебное торжество…

Посередине зала стоял бассейн, украшенный серебром и изображавший озеро. По нему плавали тридцать расписанных и позолоченных кораблей, некоторые достигали двух метров в длину, и каждый представлял собой одну из земель герцогства. Они служили своеобразными блюдами, на которых подавали еду гостям. На больших кораблях было жареное мясо, а маленькие кораблики несли груз в виде лимонов, экзотических фруктов и оливок. Из фонтанов били вино и розовая вода. На сладкое кондитеры подали искусно сделанные из сдобного теста замки.

Слух гостей, как и зрение, вкус и обоняние, тоже постоянно услаждали – музыкой и пением. В течение всего пира шло представление с выступлениями жонглёров и танцоров. Затем верхом на огромном позолоченном механическом льве с шёлковой попоной с гербами Бургундии в зал въехала любимая карлица Марии Бургундской, одетая пастушкой (правда, наряд был из золотой парчи). В одной руке у неё было знамя Бургундии, в другой – поводок, на котором она вела маленькую левретку. Когда она подъехала к столу, то было объявлено, что это подарок новой герцогине от пастухов Бургундии, охраняющих свои земли и стада. Лев спел песню и покинул зал. Затем появился трёхметровый механический верблюд, на спине у которого сидел «дикарь» в золоте и шелках и были укреплены корзины с живыми птицами – их в качестве подарка «дикарь» раздал присутствовавшим на пиру дамам. Ну а потом гости были окончательно потрясены, когда через весь зал проследовали тридцать лебедей, и у каждого на шее был орден Золотого Руна! А после этого начались танцы…

Десять дней длились свадебные торжества, и каждый день гостей удивляли чем-нибудь особенным. Так, например, однажды в пиршественный зал одетые великанами люди втащили огромного кита, длиной около двадцати метров и такой высоты, «что всадник на лошади, скачущий рядом, не мог бы увидеть всадника, скачущего с другой стороны». Кит бил хвостом, а затем открыл пасть, и оттуда выскочили одетые маврами танцоры. Когда они закончили свою пляску, «великаны» вновь загнали «мавров» в пасть киту и увезли его. Были представления, на которых показывали подвиги Геркулеса – это заняло три вечера.

«В другой вечер вокруг обеденных столов воздвигли тридцать павильонов и тридцать тентов из цветных шелков, разукрашенных золотом, серебром и лазурью, с которых свисали флаги герцога. Павильоны носили имена городов герцогства Бургундского; тенты – баронов, его вассалов. В середине стояли деревянные подносы с едой. В центре зала поставили модель башни, которую Карл построил в Горихеме, в Голландии, которая почти достигала потолка. Она была обтянута серебряной и голубой парчой, отделка была позолочена, на трепещущих флагах были гербы герцога. Когда обедающие сел за стол, на башне появился дозорный, протрубил в рог и обеспокоенно оглядел множество тентов вокруг него, как будто бы был в осаде. Поняв, что они скорее помогут ему, чем будут с ним враждовать, он призвал музыкантов, чтобы те сыграли благородному собранию. На верхушке башни отворились четыре окна, и из них выглянули четыре вепря, которые сыграли на трубах и пропели балладу. Затем из четырёх окон, расположенных ниже, выглянули четыре козла и спели мотет. Из четырёх окон нижнего этажа выглянули волки, сыграли на флейтах и исполнили песню. Последняя группа музыкантов, четыре осла, исполнили многоголосое произведение. В заключение этой сценки у подножия башни семь обезьян станцевали мореску». В роли всех этих животных, конечно же, выступали танцоры и музыканты, хотя гости герцога не удивились бы, окажись и эти создания механическими…

На девятый день торжеств пиршественный зал превратили в сад, украшенный золотыми деревьями, с ветвей которых свисали цветы и фрукты из драгоценных и полудрагоценных камней. Из золотых и серебряных фонтанов были струи ароматизированной воды.

Кроме того, на рыночной площади Брюгге прошёл великолепный турнир, «Турнир Золотого древа», организованный прославленным Великий бастардом Бургундским Антуаном, единокровным незаконнорожденным братом герцога Карла, его верным сподвижником. Темой стал сложный сюжет о госпоже сокрытого острова, которая давала рыцарю три задания. Самому сломать 101 копьё – или пусть 101 копьё сломают об тебя; нанести – или получить – 101 рану мечом; и украсить Золотое древо из её сокровищницы гербами знаменитейших рыцарей (древо изображала высокая позолоченная сосна). Все участники турнира были в роскошных доспехах, в шлемах, украшенных перьями, и изображали мифологических героев или аллегорические фигуры. Сам герцог Карл, конечно же, тоже принял участие в турнире, в течение которого не раз сменял один роскошный наряд другим. Так, например, на открытие турнира он выехал в одежде, подбитой куничьим мехом, украшенной золотой вышивкой и драгоценными камнями, на его чёрной шляпе красовался огромный рубин, а сбруя его коня была усыпана золотыми колокольчиками. Победителем турнира стал Великий бастард Антуан.

Словом, десять дней свадебных чудес потрясли гостей, а вслед за ними слушавшую их рассказы остальную Европу. Это был пик расцвета великолепного бургундского двора, славившегося своей изысканностью и роскошью. Карл Смелый показал образцовый праздник, и вслед за ним многие принцы и герцоги пытались отпраздновать свою свадьбу похожим образом. Но превзойти Бургундию так никто и не смог!

Теперь каждые пять лет в Брюгге проходит красочный фестиваль в честь знаменитой свадьбы. Но, конечно, повторить такую сказку невозможно…

Иван III и Зоя (Софья) Палеолог

«Два Рима пали, третий стоит, а четвёртому не быть», – писал старец Филофей Василию III в начале XVI века. Константинополь, столица Византии, второй Рим, пал под натиском турок в 1453 году, а девятнадцать лет спустя Зоя Палеолог, племянница последнего византийского императора Константина XI, въезжала в столицу своего жениха, Ивана III. В Москву, в тот самый будущий третий Рим. «Царевне царегородской» предстояло стать великой княгиней, матерью упомянутого Василия III, привнести на свою новую родину дух родины первой, павшей, привлечь к обновлению Москвы итальянских мастеров, участвовать в династических интригах… Зоя, или, как её потом называли, София Фоминична, была яркой, сильной женщиной. И брак тот многое означал не столько для неё, сколько для Руси, куда она приехала в 1472 году.

Через несколько лет после смерти отца, брата византийского императора и деспота Мореи, Зоя, её сестра и два брата переехали в Рим, где они воспитывались при дворе папы римского. Руку выросшей царевны предлагали то кипрскому королю, то итальянскому князю, но оба варианта так и не осуществились. А третьим вариантом и стала возможность заключить союз с русским великим князем Иваном III, который как раз недавно овдовел.

В феврале 1469 года посланец кардинала Виссариона Никейского, опекуна Зои, – разумеется, с одобрения папы Павла II – прибыл в Москву предлагать руку царевны из династии Палеолог. Дело оказалось не быстрым – князь Иван хотел посоветоваться со своими боярами и матерью, княгиней Марией Тверской, а затем отправил в Рим служившего при его дворе выходца из Италии, Джана Батистту делла Вольпе, прозванного на Руси Иваном Фрязином. Тому надлежало вести переговоры с папой и кардиналом, а также посмотреть на невесту. Тот не только посмотрел, а и привёз, вернувшись в ноябре 1469 года, её портрет, дело неслыханное при московском дворе. Однако переговоры затянулись, и только в январе 1472 году Вольпе отправился в Италию во второй раз, уже непосредственно за невестой. Он и сопровождавшие его русские бояре прибыли в Рим в мае.

Сохранилось описание Зои тех времён. Правда, заметим, оставил его флорентийский поэт Луиджи Пульчи, сопровождавший в Рим красавицу Клариссу Орсини, супругу Лоренцо Медичи – желая позабавить Лоренцо Великолепного и, весьма вероятно, противопоставить византийскую царевну своей госпоже, Пульчи высказался весьма резко: «Мы вошли в комнату, где торжественно восседала эта толстуха, и уверяю тебя, ей было на чём восседать… Два турецких литавра на груди, отвратительный подбородок, лицо вспухшее, пара свиных щёк, шея, ушедшая в эти литавры. Два глаза, стоящие четырёх, и с таким количеством жира и сала кругом, что никогда ещё реку По не запруживала лучшая плотина. И не думай, что ноги её походили на ноги Юлия Постника…» Поэт уж чересчур злоязычен, и, заметим, по его же собственному признанию, сама Кларисса была очарована внешностью Зои и сочла её красавицей. К тому же работы по восстановлению внешнего облика Зои Палеолог доказывают, что черты лица у неё были чёткие, правильные, глаза действительно большие, ну а полнота… уж что-что, а тогда дородность на Руси недостатком не считалась, а выйти замуж ей предстояло именно там. Так что оставим это описание на совести остряка – если судить по остальным сохранившимся описаниям современников, это не портрет, а карикатура. Но именно его, увы, любят часто цитировать, забывая упомянуть, что недовольство Пульчи могло быть вызвано и тем, что в гостях у Палеологов флорентийца не угостили так, как он, должно быть, рассчитывал…