Джаз. Великая история империи греха и порока - Гэри Крист

1880-е оказались для молодого вдовца прибыльным десятилетием, хотя он еще не открыл собственного дела, как обещал друзьям, а работал бухгалтером нескольких предприятий, в том числе и Луизианской государственной лотерейной компании. Для амбициозного юноши, желающего пробиться на полулегальный рынок Нового Орлеана, лучшего тренировочного полигона было не найти. Луизианская лотерея, с которой давно боролись реформаторы из правительства (заклятым ее врагом был У. С. Паркерсон), была аферой впечатляющих масштабов[136]. Частная корпорация, имевшая лицензию правительства штата на проведение регулярных розыгрышей с денежными призами, жертвовала небольшую сумму ($40 000 в год) Больнице Милосердия, распределяя остальную выручку среди акционеров. Для того чтобы содержать легальную аферу, требовалось щедро умасливать высокопоставленных людей, и прилежный бухгалтер компании следил за тем, как именно это делалось. Работая здесь, Том усвоил важный урок – чтобы зарабатывать деньги, их нужно тратить. Этому правилу он старался следовать во всех своих начинаниях. Экономил почти на всем, но при этом щедро вкладывал средства в политические кампании, пособия полицейским и благотворительные акции, не забывая о том, чтобы обеспечить себе членство во всех джентльменских клубах, которые их спонсировали.

Вскоре молодой бухгалтер лотерейной компании уже был на короткой ноге с самыми влиятельными бизнесменами и политиками города, за исключением, конечно же, аристократов из Пиквикского и Бостонского клубов, которые не пожелали бы и смотреть в сторону парня с Ирландского Канала. Новые знакомые Тома оказались людьми попроще: районные политики и владельцы баров, пожарные и газетные репортеры. С такими людьми мог иметь дело даже тот, чьи предки не сумели смыть с фамильного герба землю картофельных полей. И хотя реформаторам удалось избавиться от лотереи в 1893 году (когда срок действия лицензии истек и компании пришлось переехать в Гондурас), Том Андерсон успел получить от нее все, что ему было нужно. Теперь у него появились связи во многих городских «местах силы», и он заботливо лелеял их, подобно садоводу с Сент-Чарльз-стрит. Наконец скопив денег на то, чтобы совместно с другом, Дэвидом Геллером, открыть свой первый ресторан, – в доме 110–112 по Рампарт-стрит[137], – он щедро принимал там своих друзей: политиков, полицейских и людей полусвета. В заведении Тома Андерсона для них всегда было вдоволь еды и выпивки, но что еще важнее, здесь можно было снять комнату для встреч, сделок и рандеву вдали от глаз ревностных служителей закона. Ресторан Андерсона вскоре стал своего рода «нейтральной территорией»[138], где встречались и пытались прийти к взаимовыгодному компромиссу люди из разных слоев общества. Во время каждой такой встречи Том Андерсон неизменно был рядом – знакомил стороны, разрешал споры и следил за тем, чтобы пивные кружки были полны до краев.

О его гостеприимстве вскоре пошли легенды. «Мой девиз – “Лучшее во всем”»[139] – заявлял он в рекламных объявлениях. Когда Том решил заняться боксом и стал менеджером Энди Боуэна, чемпиона Юга в легком весе, у него всегда находились лишние билеты для друзей и знакомых. Если лошадь, принадлежавшая его нефтяной компании, участвовала в скачках в городском парке или ипподроме Фэрграундс, для любого, кто мог в будущем посодействовать одному из его проектов, неизменно были приготовлены лучшие места. Конечно, несговорчивых реформаторов было нельзя купить такими подарками и они не чурались строить ему мелкие козни: его штрафовали и даже ненадолго арестовывали за устроение нелегальных азартных игр и продажу спиртного в воскресенье. Но с такими мелкими неприятностями всегда можно было справиться, особенно имея так много друзей среди полицейских и судий.

В начале 1880-х, когда Андерсону еще не было тридцати, он вместе со своим другом Фрэнком Ламотом начал спонсировать так называемый «французский бал-карнавал Марди-Гра», на который девушек легкого поведения пускали бесплатно. Билеты на этот «бал двух известных господ»[140], как называли его рекламные объявления, вскоре стали пользоваться огромным спросом. Для многих он стал желанной альтернативой строгим старомодным балам более известных устроителей. Бал Андерсона был своего рода пародией на балы и карнавалы, появившиеся после Реконструкции. Такие элитные карнавальные труппы, как «Комус», «Момус» и «Весельчаки двенадцатой ночи», создавались специально для того, чтобы привить карнавалам идею порядка и иерархии[141]; их детально режиссированные балы и процессии предназначались для избранных – на них не было места «разным проходимцам».

«Бал двух известных господ» стал ответом новоорлеанского простолюдина высшему обществу, «присвоившему» себе карнавалы. В действе Тома Андерсона, как и в карнавалах, устраиваемых уважаемыми труппами, принимал участие «королевский двор» и демонстрировались костюмированные сценки. Но «королева и ее фрейлины» здесь были проститутками, а не девушками из влиятельных семей[142]. В костюмированных представлениях играли не мужчины в костюмах, а женщины в трико. Результатом этого стал «альтернативный» Марди-гра, карнавал для другой половины города. Для Тома Андерсона участие в устроении такого карнавала было неоценимым способом заявить о себе как о влиятельной фигуре полутеневой экономики города.

В начале 1890-х он решил снова попытать счастья в семейной жизни. О Кэтрин Тернбулл, двадцатидевятилетней женщине, с которой он сочетался браком в начале 1894 года в Сент-Луисе, известно немногое. Судя по всему, она была вдовой, вынужденной заняться проституцией после скоропостижной кончины первого мужа, М. Л. Родера. Но Тома Андерсона это совершенно не волновало. Бывший мальчик на побегушках из борделей Ирландского Канала не слишком чтил викторианские идеалы нравственности и с искренним удовольствием проводил время в компании проституток. Но Кейт скоро стала исключением из этого правила. Всего через несколько месяцев после того, как она поселилась в доме на Притания-стрит, где Том жил со своей матушкой-вдовой Гонорой, в семье разгорелась вражда. Пожилая миссис Андерсон относилась к невестке с явной неприязнью, и Том, как верный сын-ирландец, всегда становился на сторону матери. Трое Андерсонов часто и ожесточенно ссорились, иногда даже на людях, и в августе 1894 года Кэтрин потребовала, чтобы миссис Андерсон убралась из дома. Том помог матушке переехать в новый дом на Канал-стрит и тут же подал в суд на выселение супруги, надеясь в будущем получить развод.

Это был один из тех немногих случаев, когда Том не смог добиться своего. Представ перед судьей Окружного гражданского суда, Андерсон обвинил жену в «чрезмерной жестокости и непотребном поведении», а также в том, что она угрожала ему пистолетом. Кэтрин отрицала последнее и сделала встречное обвинение, обратив внимание судьи на то, что муж был жесток с ней. Так, он «принуждал ее работать по дому, заставляя готовить, стирать и мыть полы и не позволяя прислуге заниматься этим». Кроме того, он отпускал в ее адрес «самые непристойные и вульгарные ругательства», «унижал ее в присутствии прислуги» и «обращался с ней возмутительнейшим образом, за что она его никогда не простит»[143]. И как если бы этого было мало, Кэтрин решилась на сногсшибательное откровение и заявила, что беременна. Как будущая мать, она имела право не только на немалую часть имущества Тома, но и на сто долларов алиментов ежемесячно.

Неизвестно, была ли Кэтрин в самом деле беременна или притворялась, чтобы разжалобить судью (не сохранилось никаких свидетельств о рождении ребенка), но своего она добилась. Суд отказал мужу в разводе и обязал его содержать жену. Андерсон подал апелляцию, но был вынужден мириться с позором: судебные приставы обыскали его дом и принадлежащие ему предприятия и описали все имущество – вплоть до банок с солеными огурцами, хранившихся в подвале его ресторана, стоимостью по два доллара каждая.

Вероятно, одним из поводов для ссоры между супругами стало то, что Андерсон сблизился с бандершей Жози Лобрано, ныне называвшей себя Жози Арлингтон. Слухи о романе между ними ходили на протяжении еще нескольких десятков лет[144], но нет никаких доказательств того, что их связывало нечто большее, чем близкая дружба и деловое партнерство. Скорее всего, Том видел в Жози родственную душу – еще одного трезвого прагматика, решившегося добиться успеха в Новом Орлеане 1890-х едва ли не единственным способом, доступным тому, кто не был богат и знатен от рождения.

Дела Жози тоже шли в гору[145]. За те четыре-пять лет, что прошли со дня убийства ее брата, она преобразилась, смыв с себя грязь низшего общества, как и обещала в 1891 году. Она нашла себе нового любовника, Джона Томаса «Тома» Брэди[146], мягкого, податливого клерка городского казначейства, гораздо больше подходившего ей по возрасту, чем Филипп Лобрано. Через несколько месяцев после убийства они с Брэди отправились на отдых в Хот-Спрингс, штат Арканзас. Там они своими глазами увидели знаменитый отель Арлингтон, где богатые и успешные люди наслаждались целебными водами курорта в роскошном убранстве позолоченного века.