Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман

Мой друг издал краткий возглас разочарования.

— Никаких признаков Хайда, — сообщил он. — Быть может, мы вынудили его… Ага, вот и он.

Пока Холмс говорил, мимо нас вниз по проходу проскочил Хайд собственной персоной, с тростью в руке и в развевающейся мантии. Сделав несколько шагов, он остановился и дерзко осмотрел зал, как и прошлой ночью у Штюрмера. На этот раз, впрочем, не разгневанно, а скорее высокомерно, словно считал себя повелителем всего, что попадалось ему на глаза. Я подавил в себе порыв отвернуться, когда его взгляд двинулся в нашем направлении, на мгновение задержался на нас, а затем перешёл дальше. Наша маскировка, судя по всему, выдержала главное испытание. И всё же меня снова терзала лютая и беспричинная ненависть к этому человеку и всему, что он собой олицетворял. Я испытывал досаду на самого себя, поскольку оказался столь слабым; но, бросив украдкой взгляд на своего спутника, понял, что в подобном чувстве отнюдь не одинок. Под шедевром грима, под бесстрастной маской Холмса, я, знавший его достаточно хорошо, разглядел признаки отвращения. Быть может, это проявилось лишь в том, что его единственный видимый глаз заблестел чуть ярче, или же он едва заметно поджал свои тонкие губы — определённо, не больше. Но всё-таки признаки отвращения были, хотя и различить их мог только я. Хайд вызывал одну и ту же, весьма примитивную реакцию у всех, кто его встречал.

Вновь пришедший снял цилиндр и мантию и, поскольку принять их у него было некому, понёс с собой на место в третьем ряду. Без шляпы голова Хайда — копна чёрных волос, зачёсанная в обезьянью гриву от выпяченного лба назад, — завершала его сходство с тварью из первобытного леса. Также я заметил, что он ходил слегка развернув носки стоп внутрь, как Холмс вычислил ещё даже до того, как оба они увидали друг друга. Могло ли это, задался я вопросом, послужить основанием для испытываемого мною ощущения некой смутной уродливости в его облике? Но этот вопрос так и остался без ответа, поскольку Хайд занял своё место и исчез из виду среди окружавших его более высоких зрителей.

— Нам лучше тоже поискать, куда сесть, — прошептал Холмс.

Мы прошли вниз по проходу к четвёртому ряду, и фортуне было угодно, чтобы там оказалось два свободных места почти прямо за Хайдом, куда мы и втиснулись, между разносчиком в лохмотьях и мускулистым торговцем рыбой, источавшим вонь в соответствии со своей профессией. Мы откинулись в креслах, чтобы по мере возможности получить удовольствие от представления.

Не хочу смущать читателя подробностями данной постановки, лишь выражу сожаление по поводу тех вещей, что определённая категория женщин готова проделывать, лишь бы услышать звон монет, падающих у их ног. Дабы не привлекать к себе внимания воздержанностью, я по настоянию Холмса присоединился к нему и принялся кидать пенни и полпенни на сцену и свистеть в манере, более чем неподобающей нашему социальному статусу. В душе я воздал хвалу небесам за мастерство своего друга в искусстве маскировки. ибо, узнай меня в этот момент какой-нибудь уэст-эндовский знакомый, я наверняка был бы вынужден полностью удалиться от общества.

Хайд же, сидевший перед нами, непродолжительное время смотрел представление совершенно молча. Затем встал, запустил руки в карманы и обрушил на сцену серебряный поток шиллингов. Более материальные звуки, издаваемые данного номинала монетами при ударах о доски, не остались без внимания танцовщиц, которые тут же завизжали и бросились на колени, чтобы собрать плоды столь неожиданной щедрости, совершенно игнорируя протесты тех клиентов, что требовали продолжения выступления. Смех Хайда, наблюдавшего за погоней девушек за монетами, был отвратителен. Недовольство же сброда вокруг нас приняло угрожающий характер, когда определился источник их разочарования. Потемневшие от гнева лица обернулись к низкорослому созданию в третьем ряду.

— Грядёт заварушка, Уотсон, — уведомил меня мой товарищ. — С вашей стороны было бы разумно держать револьвер наготове.

Я понимающе кивнул и, сунув руку в правый карман бушлата, сжал рукоятку средства, благодаря которому мы невредимыми выбирались из множества опасных передряг.

— Вот этот тип, из-за которого шоу прекратилось! — взревел моряк-кокни в дальнем углу, указывая на Хайда.

Последний встретил его взгляд с хищной ухмылкой.

— Хватай его! — раздался пьяный рёв позади нас.

Головорез с квадратной физиономией, сидевший рядом с Хайдом, вскочил на ноги и метнул свой кулак размером с окорок в голову соседа. Хайд резко пригнулся и со звучным хрустом обрушил тяжёлую рукоятку своей трости на череп потерявшего равновесие противника. Тот рухнул как подкошенный.

После этого зал взорвался. Всевозможнейшие мерзавцы принялись перескакивать через кресла и пробивать себе дорогу сквозь сгущавшуюся толпу, чтобы добраться до Хайда. Повсеместно вспыхнули потасовки, и воздух наполнился свистом тростей и палок и глухими звуками ударов кулаков по незащищённой плоти; ругательства же носились повсюду, что сено на ветру. Торговец рыбой, рядом с которым я сидел, прыгнул на меня, но я увернулся и оттолкнул его ладонью в клубок сцепившихся тел, после чего больше его не видел. Меж тем жилистый грузчик из заднего ряда бросился вперёд, пытаясь ухватить Холмса за воротник, но промахнулся и взвыл, когда его намечавшаяся жертва ребром руки, словно обрушившимся топором, ударила его по запястью. Затем сыщик нанёс точный удар правой в челюсть напавшего. Тот отлетел назад и приземлился, растянувшись в полный рост, среди беспорядочной кучи обломков кресла. Насколько я видел, он больше так и не поднялся.

Во время свалки Хайд исчез. Пока я высматривал его, на моём левом предплечье — как раз в это место я был ранен в Афганистане — подобно стальным тискам сомкнулась чья-то рука. Я развернулся и занёс было правый кулак для удара, но в последнее мгновение остановился, признав индусскую физиономию Холмса.

— Хайд удрал, пока вы разбирались с рыботорговцем, — сообщил он. — Предлагаю последовать его примеру.

Мы пробились в проход зала и выбежали на улицу, где Холмс остановился и огляделся по сторонам.

— Там! — Он указал на двуколку, с громыханием тронувшуюся с места. Свет газового фонаря на углу на мгновение вспыхнул на шёлковом цилиндре пассажира коляски.

Мимо проезжал четырёхколёсный экипаж. На этот раз Холмс не стал рисковать и поднял правую руку с блестящей монетой. Пролётка остановилась.

— Получишь полсоверена, если не упустишь из виду вон ту двуколку, — кинул он извозчику и забрался внутрь. Я уселся рядом. Мы тронулись как раз в тот момент, когда позади раздались первые свистки полисменов.

— А он ловкий малый, этот мистер Хайд. — Холмс сидел, сложив руки на костлявых коленях, возбуждённо сжимая и разжимая пальцы. Его глаз вспыхнул сталью в свете газового фонаря, мимо которого мы проезжали.

— С чего это вы взяли? — не понял я. — Толпа едва не разорвала его на куски.

— Драка была ширмой, Уотсон, чтобы прикрыть бегство. Хайд понял, что за ним следят.

— Но наша маскировка…

— Он её разгадал. И виноват в этом только я. Я недооценил противника, иначе догадался бы прикрыть наши уши.

— Наши уши?!

— Ну да, Уотсон, именно так. Да будет вам известно, что очертания ушных раковин у каждого человека уникальны, в целом мире нет двух одинаковых. И пока уши остаются на виду, опытный наблюдатель различит любую маскировку. Я полагал, что являюсь единственным человеком в этой части света, который обладает способностью запоминать подобные вещи, но теперь вижу, что ошибался. Так, и только так. Других объяснений просто быть не может.

— Лично мне это представляется слишком фантастическим.

— Ну что же, вполне естественная реакция глупца на то, чего он не понимает.

Подобный язвительный ответ сразил меня, словно пощёчина. Я замолчал.

Двуколка прогромыхала ещё метров пятьдесят, и Холмс положил свою тёплую руку мне на плечо.

— Мой дорогой друг, я снова прошу у вас прощения, — сказал он мягко. — Вы правы: мне действительно необходим отпуск. Вот покончим с этим делом, и тогда сама королева не сможет удержать меня в Лондоне.

— В извинениях нет необходимости, Холмс.

— Старый добрый Уотсон! — Он хлопнул меня по руке.

Если Хайд и подозревал, что мы всё ещё следим за ним, то виду не подавал. Его кэб ехал всё так же размеренно, ни ускоряя, ни замедляя темпа. Он словно бы задался целью облегчить нам задачу, полностью отказавшись от первоначальных планов оторваться от преследователей, и решил вместо этого выставить подробности своей жизни на наше обозрение.

До чего же омерзительной оказалась его жизнь! Мы неотступно следовали за этой тварью через опиумные притоны и публичные дома, по зловонным причалам и узким переулкам, сквозь дьявольские лабиринты, которые не являлись в кошмарах даже самому Данте. И не существовало порока, которого бы Хайд не ведал, не было ни одного отвратительного зрелища, которым бы он не наслаждался. Самые тёмные закоулки Лондона были не достаточно темны, чтобы утаивать его запретные пристрастия, хотя отсутствие света в них и отвращало самых отчаянных искателей приключений. Однако, где бы этот тип ни появлялся и вне зависимости от того, сколь низки были те личности, с которыми он общался ради получения своих мерзостных удовольствий, реакция их на него была абсолютно одинаковой: деньги его всюду были желанны, сам же он — категорически нет. Подобно мне и Холмсу, они распознавали в Хайде тот общий знаменатель зла, что превращал его в изгоя во всех сферах общества, в которые он пытался проникнуть.