Геополитика: Как это делается - Николай Стариков

Пройдет чуть более десяти лет, и восстанавливающий военную мощь Франции Наполеон будет легко громить противников на суше и терпеть поражение на море. «Морская стратегия Наполеона отражала слабость французского флота. Французский флот после революции пришел в упадочное состояние. Лучшие матросы покинули свои корабли и перешли в сухопутные войска, где они нашли более широкое применение своим силам. Подавляющее большинство морских офицеров эмигрировало. Материальное оборудование флота было запущено… Даже самые энергичные мероприятия Наполеона по восстановлению флота не обеспечили ему перевеса над английским флотом».[96]

Французский флот распадался на глазах. Итогом стали ситуации, когда один британский корабль, вступая в бой с тремя французскими, выходил из него победителем, чего раньше просто не могло быть.[97] Почему? Потому что морской бой того времени — это сочетание знаний и смелости. И если смелость у революционных моряков еще присутствовала, то необходимых знаний не было. Морские офицеры уходили с флота, не в силах совладать с анархией и беспорядками, либо гибли от рук подонков. Адмирал Мэхэн исчерпывающе объясняет причины такой ситуации: «Полезно проследить в деталях тот путь, который привел к упадку прекрасную военную организацию, а также изучить последовавшие оттого результаты… Единственным оружием в эпоху Французской революции была пушка. До холодного оружия или до рукопашного боя если дело иногда и доходило, то только к концу сражения. Однако, говоря о пушке, никоим образом не следует отделять ее от орудийной платформы… подразумевая… весь корабль, который несет пушку в бою. От искусного управления им зависит занятие сражавшимися положения, наивыгоднейшего по отношению к действию артиллерии и наиопаснейшего для противника. Это управление — дело командира, но когда цель его достигается, то на сцену выступает искусство артиллериста в производстве стрельбы с быстротою и меткостью… Таким образом, искусство моряка-воина и искусство профессионального артиллериста, пушка и корабль, орудие и платформа дополняют друг друга. Корабль и его орудия вместе составляют одно оружие, движущуюся батарею, которая требует быстрого и точного управления во всех ее частях».[98]

В апреле 1791 года в революционном парламенте был проведен декрет о преобразовании флота: упразднялись существовавшие до того корпуса морских офицеров. Опытных морских волков отправляли на берег, при том что заменять их было некем. При переписи офицеров флота 1 июля 1791 года три четверти офицерских вакансий были пустыми. 13 января 1793 года был отдан приказ о том, что все офицеры, прослужившие месяц в чине капитана, могут производиться в контр-адмиралы. Говорить о качестве таких «адмиралов» явно не приходится. Вам это не напоминает сознательную работу по развалу морской мощи России? Если нет, тогда дальнейшая информация специально для вас. Далее во Франции наступил террор. Сказать, что казнили только моряков, — погрешить против истины. Но морских офицеров всегда значительно меньше, чем их коллег на суше. На гильотине сложили голову адмиралы Гримуар, Филипп Орлеанский, Керсэн, д’Эстенг. Еще до эры террора были казнены д’Орвилье, де Грасс, Гишен, Латуше-Тревиле-старший, Сюффрень, Ламот-Пике. Декретом 7 октября 1793 года морскому министру было вменено в обязанность предоставить морскому комитету собрания список всех офицеров и гардемаринов, преданность которых новому порядку была сомнительна. Подозрительных офицеров обсуждали на собраниях и увольняли из флота, ну а потом многие из них становились жертвами террора.

Революции не нужны флотские офицеры. Революции не нужны ученые. Если первая фраза сформулирована автором этой книги, то вторая фраза — историческая. Так сказал судья, отправляя на гильотину великого французского ученого Лавуазье. Революционеры быстро и эффективно должны были сделать то, что соперники Франции не смогли осуществить в течение нескольких веков: уничтожить элиту страны. Не только военную, но и научную. Многие французские ученые были казнены в этот страшный период. По приговору революционного суда, разумеется. Но это был не суд, а фарс с предрешенным заранее смертным приговором. Что для морских офицеров, что для ученых других приговоров у революционного «правосудия» не было. Одним из свидетелей обвинения был сам судья — так судили великого астронома Жана Сильвена Байи, автора многотомной «Истории астрономии». В итоге его приговорили к смерти на гильотине. Математик и социолог Жан Антуан Кондорсе, астроном Жак-Доминик Кассини, много лет являвшийся директором Обсерватории, оказались там же вместе с астрономом Бошаром де Сароном и ботаником Ламуаньоном де Мальзербом. Математик Дионис де Сежур, бывший член Национального собрания, бежал из Парижа и скрывался в провинции. Сильнейшее нервное напряжение привело к болезни, ставшей причиной его смерти. Замечательный биолог и врач Вик д’Азир тоже не вынес ежедневного ожидания ареста, заболел и умер 46 лет от роду.[99] Всю эту вакханалию прекратит Директория и окончательно закончит лишь Наполеон. Который вновь начнет борьбу с Англией не на жизнь, а на смерть и поэтому займется укреплением флота и науки…

Но вернемся в страшный для нашей государственности 1917 год. Накануне Первой мировой войны Россия выполняла большую кораблестроительную программу, без которой было невозможно восполнить потери флота, понесенные в Русско-японской войне.[100] Потом началась Первая мировая война, и строительство боевых кораблей стало еще более актуальной задачей. Самыми сильными и значимыми кораблями на тот момент были дредноуты — суда с колоссальной огневой мощью и огромным калибром орудий.[101] Свое название, ставшее нарицательным, они получили от пилотного английского корабля «Дредноут» («Неустрашимый»), построенного в 1905–1906 годах. Созданные по последнему слову науки и техники, эти суда были более живучими и непотопляемыми. Дредноуты стали строить быстрыми темпами во флотах всех соперничающих держав. Стоимость таких кораблей, количество стали и брони, расходуемых на их производство, были просто умопомрачительными. Поэтому их строительство являлось делом единичным и штучным и никогда не могло стать конвейерным. Гибель каждого подобного корабля была очень ощутимым, трудно восполнимым уроном для любой державы. Суда, построенные в «додредноутную» эпоху, конкурировать с ними не могли и моментально устарели. Однако мало того, совершенствование бронированных монстров шло так быстро, что через пять лет вопрос стоял уже о выпуске «сверхдредноутов», вдвое превосходящих дредноуты первого поколения по мощности бортового залпа. Увеличивался калибр судовых орудий, усиливалось бронирование, улучшалась защита корпуса, появились нововведения в части пристрелки и контроля огня. Все это переводило «сверхдредноуты» на новую ступень боевой мощи, и даже прежние дредноуты противостоять им не могли. К началу Первой мировой войны бурное развитие линкоров привело к созданию уже третьего по счету поколения дредноутов. По огневой мощи они наполовину превосходили уже и «сверхдредноуты». В 1908 году у Германии было девять дредноутов, а у Англии — двенадцать. Россия лишь летом 1909 года в Петербурге начала постройку четырех первых русских сверхкораблей: «Севастополь», «Полтава», «Петропавловск» и «Гангут». В 1912 году наша страна тоже перешла на следующую ступень кораблестроительной «пирамиды», приступив к созданию «сверхдредноутов». В Петербурге были заложены еще четыре гиганта: «Измаил», «Кинбурн», «Бородино» и «Наварин». Следующие четыре дредноута начали строить для Черноморского флота. Таким образом, в 1914 году Россия имела уже двенадцать сверхмощных кораблей в разных стадиях готовности. При этом последние линкоры должны были встать в строй в 1917 году. Между прочим, серьезный повод сделать революцию и остановить такой взрывообразный рост русского флота.

А теперь немного забежим вперед и спросим себя: что в реальности случилось с нашими суперкораблями? К концу Гражданской войны в России их осталось всего четыре, а из них лишь три в жалком, но боеспособном состоянии. Три с половиной вместо двенадцати. Лишь четверть былой боевой мощи — вот итог революции и Гражданской войны. Такое же соотношение и в экономике, которая была полностью разрушена именно в ходе междоусобицы. Для сравнения: в самой грозной морской битве Первой мировой войны — Ютландском сражении, когда столкнулись между собой германский и английский флоты, — не был уничтожен ни один дредноут. Хотя с немецкой стороны из огромных орудий стреляли шестнадцать кораблей подобного класса, а с британской — двадцать восемь, всем им вместе не удалось потопить ни одного себе подобного сверхкорабля. О наших потерях вы уже знаете — они чудовищны. Огромные средства фактически выброшены на ветер. И что особенно страшно и обидно: ни один из русских кораблей-титанов не погиб в бою, как и подобает настоящему военному судну. Все они стали жертвами подлого предательства. Кого-то задушили в утробе судостроительной верфи, кого-то просто убили из-за угла. Для потопления восьми дредноутов нужно было бы проводить огромную работу и организовывать генеральное сражение флотов — это дорого и опасно. Оплата существования нескольких революционных партий на протяжении десятилетий — это просто ничто по сравнению со стоимостью хотя бы одного суперлинкора. Так что революция — экономически очень выгодная затея. Только не для той страны, в которой она происходит.