Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

— Как же другие работают? — рассудительно спросила Даша.

— За деньги. Платят хорошо, вот люди и работают. У Росткова семья. Дом ремонтирует. Для него каждый рубль — сокровище. А я не жадный. Хочешь, я тебе конфет куплю?

— О таких вещах не спрашивают, — прищурилась Даша. Мне показалось, она еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

В гастрономе возле кассы нос к носу столкнулся с Баженовым. Витек обрадовался мне, как родному, обнял за плечи:

— Деньги есть?

— Есть, — по глупости признался я.

— Давай.

— Сколько?

— Сколько есть.

Витек поверг меня в смятение своей стремительностью. И я, как последний дурачок, выложил ему все двести рублей.

— Костюмчик на тебе экстра. — Отогнул полу пиджака, посмотрел на эмблему фирмы. — Точно, шанхайский.

— Я думал, японский.

— Нет, шанхайский.

С деньгами, зажатыми в кулаке, Витек подался к окошку кассы. В моих мозгах наконец началось прояснение. Я сообразил, что остаюсь без копейки.

— Слушай, — я схватил Витька за локоть. — Я не один. Мне тоже надо сделать покупку.

— Кто с тобой? Она? Отлично. Я беру вас в компанию. — И он повернулся к кассирше: — Бутылку «столичной», ликер «шартрез», шпроты в масле, конфеты «Мишка косолапый»…

В общем, конфеты были… Мне оставалось делать вид, что все хорошо, все идет нормально, иначе как бы я мог сохранить перед Грибком свое лицо?

С невинным видом разглядывала Даша витрину гастрономического отдела, где в сероватых эмалированных судках лежала рыба, стояли консервы с красивыми этикетками.

— Нас приглашают, — сказал я Даше. — Пойдем?

— Пойдем, — без колебаний ответила она. По обыкновению прищурилась и совсем не просто, а даже немного вызывающе сказала: — Не называй меня при людях, пожалуйста, Грибком.

Я четко ответил:

— Понял. Вопросов нет.

— Держи, — Витек сунул мне бутылку зеленого «шартреза», посоветовал: — Спрячь лучше в карман.

И сам показал, как это делается. Бутылка «столичной» исчезла в его кармане более бесследно, чем камень в море, — кругов не было.

— Познакомь, — попросил он, улыбаясь Грибку.

— Даша. Моя… одноклассница. Бывшая.

— Хорошая одноклассница, — сказал Витек и пожал Даше руку.

…На столбах вдоль улицы вспыхнули лампочки. Небо сразу потемнело и будто бы немного отодвинулось. Возле летнего кинотеатра гудела публика. В киосках, узеньких, похожих на спичечные коробки, продавали пирожки с горохом, папиросы «Казбек» и на разлив «московскую особую». Очередей у киосков не было, пьяных тоже.

— Помню, шли мы из Сингапура в Бомбей… — рассказывал Витек.

Он взял Дашу под руку. «Вот как?» — подумал я и взял ее под руку с другой стороны.

— …Штиль, жара. Океан тих, как муха. А на судне чепе: моторист наш Федька Томский ключ проглотил от шкафа.

— На спор? — спросила Даша.

— От жадности… Он в шкафу три бутылки малайского рома держал. А мы с ребятами поклялись, что уведем бутылки. Потому он каждый раз на ночь ключ за щеку прятал.

Даша засмеялась. Кто-то посмотрел на нас. Возможно, знакомый — точно не разобрал. Шли мы быстро. Тени от деревьев лежали густо. Лампочки утопали в листве. И люди нити в теплый вечер, сонно пахнущий морем…

Витек вел нас нижними улицами, и вскоре мы оказались возле судоремонтного. Проходную, на арке которой железные буквы слагались в два слова — «Судоремонтный завод», я видел не однажды. За заводом плескались волны, потому что цеха стояли возле самых причалов. Чайки кричали над заводом, как над набережной. Суда, покачиваясь, маячили черными трубами и большими, выше заводских крыш, мачтами.

На завод хорошо было смотреть с горы. Она выпирала в небо, крутая, поросшая цепкими кустарниками, деревьями — большинство из них были акации. На самой вершине тянулась Арктическая улица. С этой улицы широко открывался вид и на Черное море, и на порт, и на судоремонтный завод.

Мы поднимались на гору, не сбавляя шаг. Лаяли собаки, провожая нас от дома к дому. Я не прислушивался к тому, что рассказывал Даше Витек: думал о том, что, может, лучше перейти на судоремонтный. Возможно, здесь, возле самого моря, профессия заводского рабочего не будет казаться мне такой тягостной.

Калитки в этом дворе не было. Судя по ржавым обломанным петлям, на столбе когда-то висела калитка. Висела давно, скорее всего до войны. Сейчас же столбом пользовался только почтовый ящик из крашеной фанеры. Над ящиком, метрах в двух, прямо с ветки могучей сливы, чей шершавый ствол блестел, будто каменный, свисала лампочка. Она освещала узкий проход в глубь сада. Проход образовывали кусты смородины и крыжовника, разросшиеся, неухоженные.

— Осторожнее, — шагнул вперед Витек, — можно споткнуться.

Я пропустил Дашу вперед. Ступая следом, поддерживал ее за локоть. Дома не было видно: деревья — и тьма за ними.

Дом показался справа внезапно, и так же внезапно развернулось внизу море красными и зелеными маяками, мигающими у входа в порт, желтыми огнями танкеров на рейде. На юге, на севере и далеко впереди — к западу — оно играло фиолетовым серебром. Дышало широко, радостно…

— Что это внизу? — тихо спросила Даша.

— Звезды, — ответил Баженов совершенно спокойно.

— Я никогда не видела звезд внизу. Я думала, они всегда сверху.

Я тоже так думал, но промолчал. Вид отсюда действительно открывался красивый, а с непривычки — даже потрясающий.

— Хозяйка заждалась, — сказал Витек и свистнул. Как я понял, ради озорства.

Откуда-то выскочила собака. Завизжала восторженно, стала тереться о ноги Витька.

Дом был обращен окнами в сторону моря, потому и не очень заметен с улицы. Приземистый дом, четыре окна, дверь без крыльца, без навеса. Витек отворил ее, пошел первым. Мы за ним.

Оказались в узком, пахнущем керосином коридоре. В него выходили три двери. Слева на узком, прикрытом выцветшей и потертой клеенкой столике пыхтел примус. На примусе огромный, чуть ли не ведерный чайник. Коричневый, с помятым боком, закопченный понизу, он почему-то напоминал лицо небритого человека в минуты тяжелого похмелья. Я улыбнулся своему сравнению. Даша не поняла — улыбнулась мне.

Витек постучал в крайнюю от входа дверь. Она отворилась, и на пороге я увидел Жанну.

14

Жанна пела в кинотеатре «Приморский» перед началом сеансов. В городе пошла почему-то такая мода — исполнять перед началом вечерних сеансов три какие-нибудь лирические песенки. Но, конечно, не ради этого при кинотеатре держали джаз-оркестр из пяти-шести взрослых мужчин и певицу — молодую женщину внешности экзотической, как на этикетке одеколона «Кармен». В половине девятого вечера, Когда начинался последний сеанс, в фойе кинотеатра устраивали танцы под джаз, и танцы эти продолжались до половины двенадцатого. Жанна пела и там. Все были довольны, но прежде всего финансисты, потому что при такой постановке дела кинотеатр «Приморский» выполнял месячный план на двести