Здравствуй, 1985-й (СИ) - Иванов Дмитрий

— Жар был всю ночь, с утра укол в попу получил, и полегче стало, а так три дня болеть сказали, — не стал скрывать я.

Ленка тут же проявила заботу, трогая ладошкой мой лоб и уточняя, как меня лечат. Стало приятно, собственно я потому и сел к ней, зная, что хоть она-то пожалеет чуток меня, в отличие от беззаботного Казаха.

На торжественное заседание я всё-таки пошёл, перед ним меня зашёл проведать директор. С собой принёс трехлитровую банку яблочного сока, сказал пить больше жидкости, ну и разрешил не ходить на торжество. Я, однако, пошёл, зря, конечно. Приехало городское комсомольское начальство, и куча их патриотических речей вынесла мне мозг. Всем вручили студенческий, а вернее, билет учащегося. А геройскому со всех сторон Бейбуту ещё и грамоту, похвалив за самоотверженность, и обрадовав его, что он теперь в оперативном комсомольском отряде дружинников! Чёрт, это ведь и мне надо будет туда вступать, чтобы не оставлять этого шебутного малого без присмотра. Хорошо, хоть идти недалеко, опорный пункт ОКОДа на той же конечной Студгородка, в десяти минутах ходьбы от общаги.

На обед я ещё сходил, а вот на ужин уже сил не было. Ещё час назад я отправил своего друга за градусником в аптеку, но того нет до сих пор, хотя аптека тоже недалеко. Вдруг слышу стук камешком в окно, выглядываю и вижу потерянного соседа, в руках у него как бы не трехлитровая стеклянная банка пива! Где он взял, интересно, её?

— Ты где взял, лишенец, алкоголь? — спросил я, открывая окно комнаты и принимая тару и купленный градусник.

Ясно чего он с тыла зашёл, на вахте враз засекут такое безобразие. Пить я, разумеется, не собирался, при температуре алкоголь совсем не идёт. Не знаю, как другие лечатся, мне от простуды водка с перцем никогда не помогала. И вообще чего её лечить, сама пройдёт за неделю, а если лечить, то за семь дней. Тут в комнату зашёл Бейбут и поведал историю появления банки. Вчерашние хулиганы, которые ошиблись дверью, а шли они в профилакторий к дамам, выловили Бейбута и слезно просили не писать на них заявление, и вообще отказаться от претензий. Видно за них всёрьёз взялись. Мол, Анисимович уже не в претензиях, остался только он. Я так понял, думали они думали, чем подкупить пацана и ничего лучше не придумали, как притащить непьющему и некурящему спортсмену три литра пива. Бейбут взял. Парень простой, решил, что раз мне надо больше жидкости пить, то и пиво подойдёт.

— Зря взял, но дело твоё, фингал тоже твой. А с пивом решай, можешь Светке в дорогу дать, когда у неё поезд на Шарыпово?

— Поздно, — расстроился, вспомнив о расставании, сосед, в девять тридцать две и добавил. — Пойду, предложу, она меня, правда, брать с собой не хочет, наверняка, говорит, знакомые будут тем же рейсом.

Оставив пиво в холодильнике, он умчался наверх, и вернулся только через минут тридцать, явно прощались.

— Сказала, возьмёт! Надо собираться мне! — запутал меня сосед.

— Кого возьмёт? Тебя провожать? А пиво? — уточнил я.

— Пиво, а чтобы донести его, возьмёт меня! — пояснил заполошный.

Сразу после ужина они умотали, а я даже прощаться со Светкой не стал, становилось хреново, и я померял температуру. Тридцать восемь и две, можно пить таблетки, что я и сделал.

Бейбут вернулся, когда я уже спал, разбудив меня, но я быстро уснул опять. Сон хороший, когда молодой и не болеешь. Утром Казах сразу принялся страдать, разглядывая фотку Светы, то ли украденную, то ли полученную в дар. Начал после завтрака страдать и я, и если сосед нашёл себе дело, убежав на тренировку, то я маялся. Сходил на обед, поковырялся без аппетита, потом поспал. На ужин не пошёл совсем, пил чай литрами, померив температуру, опять выпил жаропонижающее, не спадает пока. От нечего делать вечером стал ловить разную музыку. Ещё дома я сделал выносную антенну и сейчас нашёл какой-то зарубежный голос на английском языке. Бейбут хоть и смотрел телевизор, спорить не стал.

— Ты обещал языку научить, — вспомнил он.

— Научу, три года ещё нам тут жить, — меланхолично сказал я, и вдруг, услышав слово «катастрофа» стал слушать внимательнее.

— Что там? — загорелись глаза у соседа, видя моё внимание к передаче.

— Самолёт разбился, наш, АН-12, в Ташкент летел, — задумчиво ответил я. — Рядом с пакистанским городом каким-то.

— Хреново, — огорчился сосед.

А я стал думать, а не зря ли я шифруюсь? Может мне пойти и сдаться? Так глядишь, и СССР спасём, и может, под гипнозом, ещё какие катастрофы вспомню? Положим, убедить я их смогу, не сразу, но смогу. Помню много разных событий, в том числе и спортивных. И вообще, не для этого ли меня сюда перебросили? Разберут меня на кусочки, понаставят опытов, и к гадалке не ходи. Потянуло в сон, как всегда после спадения жара, и мне приснился полный натурализма сон.

Глава 10

Поначалу мне приснилась Толиковская бабуля, она шла по улице с сумкой молока и сметаны, не иначе разносила товар покупателям. Я видел как небольшой «Зилок», вроде как дяди Саши Вострикова, задел её, идущую по обочине, и уехал, даже не остановившись. А бабуля лежала, не вставая. Потом видел отца Толика, пьяного, но не в своём обычном злом состоянии, а убитого каким-то горем. Сердце защемило у меня во сне, и я проснулся.

«Завтра иду на переговорный пункт, закажу разговор, или вообще, может, через участкового свяжусь», — решил про себя и тут же уснул.

Затем мне снился мой дед-фронтовик, но не молодой, а старый, каким я его видел при Горбачеве. Он бросил мою бабку сразу после войны, и мои отец и мать с ним в отместку не общались. А я, уже наслушавшись разной информации, наседал на дедка:

— А, правда, что вы в окопах кричали «За родину! За Сталина!»

— Мама, мама там кричали, страшно было, — буркнул дед и отвернулся.

Махровый НКВДшник, потом прокурор района, он всю жизнь оставался сталинистом. В армию его призвали из политического училища в Волгограде, и попал он в десятую дивизию НКВД, что встретила немцев первой в Сталинграде. Осенью их вывели из города, из десяти тысяч человек, вывели человек триста. Остальные погибли там, в Сталинграде, но немца за Волгу не пустили. Для меня, молодого, он был тогда человеком непонятным, уж очень много разной информации во время перестройки было.

— Дед, скажи, о чём в окопах думали? О том, как построите коммунизм? — пытал я его в сегодняшнем сне.

— Думал, как вечером дадут наркомовские сто грамм и с ними уже кашу перловую можно кушать. Она сухая, горло дерёт, а с водкой пойдёт. Да и спать будет легче, забыть смогу как товарища мина разорвала. Думал и о будущем, как хорошо, когда нет войны и можно жить для себя, а не для победы. Живи внучок для себя, небо над головой мирное же! Значит, не зря мы умирали там, в окопах. Будет война — будет время умирать, а пока живи и радуйся, — ответил дед и растворился во сне.

Живи для себя, может это и верно. Что-то никто не вступился, из числа давших присягу, когда разваливался СССР, миллионы смолчали, зачем я буду в одиночку спасать его? Буду жить, как планировал, разумеется, если будет возможность помочь — помогу кому, я свою прошлую жизнь так и прожил.

Проснулся с испариной, значит, температуры у меня нет. С Ростовым четыре часа разница, есть время решить, как связаться с бабкой. В церковь сходить? Я вроде видел на главпочтамте храм какой-то красивый. Можно и сходить, а можно и нет, человек сам решает, раз бог его сделал свободным.

Бейбуту снилось что-то тревожное, он ворочался во сне.

Спокойно встаю с кровати, никаких рывков, берегу сердечко. Разминаюсь, и чувствую голод, лезу в холодильник и делаю бутерброд, кипячу воду в чайнике и смотрю на утро за окном. Встал Бейбут, сбегал в туалет и тоже норовит позавтракать, но сырыми яйцами.

— Кипятком сполосни их, — советую я, открывая окно.

Сосед не спорит и споласкивает их в чашке водой из чайника, выплёскивая воду в окно.

— Ты выздоровел? А то тобой Игорь Леонидович интересовался, я сказал, что ты заболел, — спрашивает, шумно швыркая чай, сосед.