Денарий кесаря - Санин Евгений
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Василию Ивановичу стало как-то не по себе…
Заплатив на входе рубль, Василий Иванович с трудом дождался, пока дежурный запишет данные его паспорта, и вошел в зал. Он не случайно приезжал сюда в самое раннее время. В памяти с детства остались слова: «Кто рано встает, тому Бог дает!» Нельзя сказать, чтобы он верил в них, но и не считаться с этим почему-то не мог. Тем более, что уже несколько раз, опередив таким образом других, он необычайно дешево купил почти коллекционные монеты.
Клуб еще только начинался. Его завсегдатаи выносили раскладные столики, образовывавшие длинные ряды, и выкладывали на них свои кляссеры.
Василий Иванович теперь уже совершенно спокойно шел мимо монет шестого, пятого, четвертого веков, и уж тем более копеек Ивана Грозного, которые, как оказалось, были совсем крошечными, размером с мизиничный ноготь, серебряными монетками.
- У вас ничего античного нет? – без особой надежды на что-нибудь новенькое, спрашивал он у каждого из владельцев столиков, слыша одно и то же:
- Пока нет!
И вдруг старичок-искусствовед, от которого он никак не ожидал услышать положительного ответа, потому что тот собирал только настольные медали, неожиданно сказал, протягивая большую серебряную монету:
- Есть - афинская тетрадрахма[1]. Пятый век до Рождества Христова. Классический период. Лежала у меня для красоты лет тридцать, да вот срочно понадобились средства - на приобретение и реставрацию иконы!
- Как! Вы собираете иконы? – дожидаясь, когда старичок достанет из портфеля монету, удивился Василий Иванович. И услышал в ответ еще более удивленное:
- Да разве их собирают?
- А что же вы с ними делаете?
- Спасаю, мил-человек! – искусствовед испытующе взглянул на покупателя – можно ли с ним так откровенничать? – и, поняв, что можно, добавил: - От варварства и уничтожения!
- Но потом ведь все равно вешаете на стену и смотрите на них? – продолжал стоять на своем Василий Иванович.
- Да разве же на иконы смотрят? – старичок-искусствовед достал, наконец, монету, с сожалением посмотрел на нее, потом – почему-то с еще большим сожалением на Василия Ивановича и сказал:
- Перед ними – молятся… Вот, извольте полюбоваться!
Красота монеты потрясла Василия Ивановича. Профиль Афины и сова на оборотной стороне были настоящим произведением искусства. На его ладони лежало свидетельство высшей точки развития античной культуры - живописи, скульптуры, театра, истории, философской мысли. Время Сократа и Платона, Геродота и Гиппократа, Эсхила, Софокла, Перикла, Фидия…
Все в этой монете было превыше всяких похвал, если бы не цена… Узнав, что она стоит столько, сколько он не заработает и за год, Василий Иванович бережно, словно хрустальную, положил ее на столик, благодарно кивнул искусствоведу и… сам не зная зачем, купил у его соседа за десять рублей совсем затертый асс[2] императора Октавиана Августа.
«Что я наделал? На какие деньги я теперь Насте чай куплю? – сделав это, принялся ругать себя он. - Опять у Володьки до получки занимать придется!»
Слегка успокоенный этой мыслью, Василий Иванович, уже ничего не спрашивая и просто рассматривая монеты, двинулся дальше по рядам.
Клуб понемногу наполнялся людьми.
Ашот Телемакович как всегда запаздывал. Ему не было надобности ходить по рядам и заглядывать в чужие кляссеры. Если у кого-нибудь появлялась монета, достойная его внимания, тот сам подходил к нему и предлагал ее. Вспомнив Ашота Телемаковича, Василий Иванович невольно улыбнулся. Несмотря на то, что ему было под шестьдесят, он был как большой добрый ребенок. И монеты свои любил, словно детей. Когда Василий Иванович первый раз был у него дома, жена Ашота Телемаковича по секрету шепнула, что с некоторыми из них он не может расстаться ни на минуту и даже кладет их перед сном под подушку. А если какую-то вдруг приходится продавать, то после этого он по-настоящему болеет целую неделю, а то и больше…
Василий Иванович в ожидании Ашота Телемаковича посмотрел на входную дверь и увидел Владимира Всеволодовича. Тот шел к нему не свойственным для него быстрым шагом и при этом загадочно улыбался. Он сразу отвел друга к окну, где было меньше народа и, сказал:
- Есть один очень выгодный заказ. Сын министра, сам, как их называют теперь, предприниматель, очевидно не зная, куда девать деньги, хочет собрать коллекцию античных монет. Все подробности он изложит тебе сам. Я же, зная тебя, скажу только одно – не вздумай отказываться от денег! Такой заказ может быть только раз в жизни!
Василий Иванович внимательно выслушал Владимира Всеволодовича и с недоумением посмотрел на него:
- А почему ты сам не возьмешься за него?
- Честно скажу – хотел! – признался тот. - Но у меня скоро защита докторской диссертации, потом надо готовить археологическую партию. Словом – некогда. К тому же, они хотят именно тебя!
- Почему? Я ведь без году неделя в античной нумизматике…
- Откровенно говоря, я и сам поначалу был несколько удивлен этим. Однако потом понял, что они, кажется, навели все необходимые справки о нашем клубе, и ты подошел им больше, чем остальные. Тем более, им нужны не только монеты, но и, как они сказали, художественный сертификат к ним. То есть - твои рассказы! Ну так что, согласен?
- Спрашиваешь…
- Тогда идем!
Владимир Всеволодович вывел друга из клуба и кивнул в сторону большого, тогда еще непривычного для Москвы, мерседеса:
- Вон они! Дальше иди сам… И помни, что я сказал!
Около машины стояли два элегантно одетых молодых мужчины. Один – рослый, с добродушным лицом и толстыми губами, с начальственным видом выслушивал другого, у которого, наоборот, было волевое и жесткое, хотя и красивое лицо. Как понял из разговора Василий Иванович, он предлагал своему начальнику под видом низкосортного горбыля вывозить из страны в Германию первоклассную древесину и заверял, что все проблемы с таможней на границе он берет на себя: вагоны будут опломбированы еще в Москве!
Заметив подошедшего Василия Ивановича, предприниматели замолчали.
- Вы – Голубев? – с какой-то странной усмешкой осмотрев его с головы до ног, уточнил невысокий.
- Да, Василий Иванович, - подтвердил тот.
- Соколов! – почти не глядя, протянул мягкую ладонь сын министра.
- Градов, – здороваясь, назвал себя его подчиненный. - Мне самому все объяснить, Олег Романович, или…
- Я сам! – остановил его сын министра и, не терпящим возражений тоном, сказал: - У моего отца скоро юбилей, и мне хочется порадовать старика чем-то оригинальным, а главное, чтобы это было ему по душе! Картины на стены, охотничьи ружья – все это ему уже дарили и подарят… А он у меня, только это, разумеется, строго между нами, верующий. Есть у него такая странность. Иконы я ему уже дарил, причем, две из них, как говорят, чудотворные. А тут недавно Градов презентовал отцу несколько юбилейных рублей, смотрю, он обрадовался даже такому пустяку. И тут мне подумалось, вернее, опять же он предложил, - кивнул он на Градова, - а что если подарить отцу коллекцию античных монет, связанных с христианством, снабдив их пояснительным текстом, лучше всего в художественной форме?
- Да, - вставил Градов. – Это наше первое условие.
- Ну, думаю, оно не самое сложное! – улыбнулся Василий Иванович. – Я постараюсь написать к каждой монете по небольшому рассказу а, может быть, даже удастся сделать сразу на все - одну общую повесть…
- Мне кажется, большая, содержательная повесть – лучше коротких рассказов! – немедленно ухватился за это предложение Градов.
- Пожалуй, да, – согласно кивнул Соколов и уточнил. – Тогда дело остается за монетами! Сколько их будет всего в нашей коллекции?
- Не знаю… - растерялся Василий Иванович, пока еще смутно представлявший себе тему, за которую ему предлагали взяться. - Может быть, десять, или даже пятнадцать!
- Шестьдесят! – снова вмешался в разговор Градов, и Соколов опять согласился с ним:
- Да-да, это ты хорошо придумал – как раз по числу лет отца!
- Шестьдесят, так шестьдесят… - согласился Василий Иванович. - Между прочим, одна уже есть! Вы представляете, я, словно специально, купил сегодня для вас, простите, для вашего отца, монету Октавиана Августа. Как раз в годы его правления, согласно библейской легенде, родился Христос… - принялся объяснять он, показывая поочередно сыну министра и его подчиненному монету, истертую и побитую до такой степени, что в ней с трудом можно было различить профиль римского императора.