Житие одной бабы - Николай Лесков

- С чего же не всем?

- Да ишь вот не всем.

- Это все люди делают.

- Известно, люди, либо опять, так сказать, нужда тоже делает.

- Нет, все люди.

Обе невестки замолчали.

- Вот только что у тебя муж-то не такой, как у добрых людей, продолжала Домна.

Настя покраснела, как будто ее поймали на каком-нибудь преступлении или отгадали ее сокровенную мысль.

- И чудно как это, - продолжала Домна.

- О-ох! - болезненно произнесла Настя.

- Что тебе?

- Ничего.

- Чудно это, я говорю, как если любишь мужа-то, да зайдешь в тяжесть и трепыхнется в тебе ребенок. Боже ты мой, господи! Такою тут мертвой любовью-то схватит к мужу: умерла б, кажется, за него; что не знать бы, кажется, что сделала. Право.

А Настя ни словечка не отвечает; брови сдвинула и все смотрела, смотрела в огонь, да как крикнет не своим голосом:

- Ой! ой!

- Что ты? что ты, Настя? - бросилась к ней Домна.

- Ой! сосет, сосет меня!

- Кто сосет? где?

- За сердце, за сердце. Ой! ой!

- Что ты, бог с тобой! Испей водицы.

- Нет, сосет! сосет! Пусти, пусти меня. Ай! ай! отгони, отгони!

- Да кого отогнать? - спросила перепуганная Домна.

- Змей, змей огненный, ай! ай! За сердце... за сердце меня взял... ох! - тихо докончила Настя и покатилась на лавку.

У нее началась жестокая истерика. Она хохотала, плакала, смеялась, рвала на себе волосы и, упав с лавки, каталась по полу.

IX

Часто с Настею стали повторяться с этого раза такие припадки. Толковали сначала, что "это брюхом", что она беременна; позвали бабку, бабка сказала, что неправда, не беременна Настя. Стали все в один голос говорить, что Настя испорчена, что в ней бес сидит. Привезли из Аплечеева отставного солдата знахаря. Тот приехал, расспросил обо всем домашних и в особенности Домну, посмотрел Насте в лицо; посмотрел на воду и объявил, что Настя действительно испорчена.

- И испорчена она, судари вы мои, - сказал знахарь, - злою рукою и большим знахарем, так что помочь этому делу мудрено: потому как напущен на нее бес, называемый рабин-батька. Есть это что самый наизлющий бес, и выгнать его больно мудрено.

Прокудин, к чести его сказать, заботился о невестке и усердно просил знахаря, обещая ему дать что он ни потребует; а Петровна в ногах у него валялась.

Поломался знахарь, взял десять рублей на лекарства и сказал, что попробует.

Стал он над Настей что вечер шептать, да руками махать, да слова непонятные выкрикивать; а ей стало все хуже да хуже. То в неделю раз, два бывали припадки, а то стали случаться в сутки по два раза. На семью даже оторопь нашла, и стали все Насти чуждаться.

- Что ж, как? - спрашивал Прокудин знахаря.

- Упрям, шельма! Все внутрь в утробу он прячется.

- Не можешь ли сказать, кто это на нее напустил? Пошли бы уж к нему поклониться, пусть только назад вызовет.

- Нельзя этого никак.

- Вызвать-то?

- Нет, сказать...

- Отчего?

- Неровен час.

- Да ведь ты ж говорил, что их-то ты не боишься.

- Да я не боюсь, а...

- Что же?

- Да видишь, это огневой.

- Ну так что ж, что огневой.

- Ну и нельзя, значит, узнать, кто его посадил.

- Отчего же так?

- Да как же ты узнаешь! Теперь, если по воде пущен, - ну сейчас на воде видать тому, что на этом знается. Опять есть ветряные, что по ветру напущены; ну опять, кто его напустил, тоже есть средствие узнать. А огневого как ты узнаешь? Огонь сгорел, и нет его. Узнавай по чему хочешь!

- Да, да, да! - протянул Исай Матвеич. - Вот она штука-то!

- А, то-то и есть!

- Ну, а кабы в те поры, как с ней это случилось, как еще печка топилась, можно бы было узнать?

- Гм! Не то что когда печка топилась, а если б, к примеру, позвали меня, когда еще хоть один уголек оставался, так и то сейчас бы все дело было перед нами.

- Поди ж ты!

Насте все делалось хуже. Все она тосковала, и, видя, что все ее стали бояться, сама себя она начала бояться.

- Что вы меня все этими наговорами лечите? - говорила она свекру с свекровьей. - Какой во мне бес? Я просто больна, сердце у меня ноет, сосет меня что-то за сердце, а вы все меня пугаете с дедами да с бабками.

- Это он все в ней хитрует, - говорил солдат. - Видно, ему жутко от меня приходит.

Солдату верили не верили, а деньги платили.

- Вот что, - сказал солдат. - Мне ее здесь у вас неловко лечить, потому что тут он все имеет в печке свое обчество; а отвезите вы ее ко мне.

Отвезли Настю к солдату, и денег дали, и муки, и жмыхи, и масла. Пробыла Настя у своего лекаря два дня, а на третий вечером пришла домой и ни за что не хотела к нему возвращаться. Солдат тоже за ней не гнался, но довольствовался тем, что получил, и, видя свою неустойку, рассказывал, что бес, сидящий в Насте, распалил ее к "ему "страстью". "Ну я, боже меня сохрани от этих глупостей! Я свой закон содержу; она и ушла". Настя могла бы рассказать дело и с иной стороны, да поверили ли бы ей? Ей даже не верили, что в ней нет беса, хотя она и богу молилась и людей жалела больше других, не находящих в себе беса. Она уж и не пыталась ничего за себя говорить и жила - сохла без всякой жалобы. Что говорить напрасно! У нас уж всем известно правило, и пословица говорится: "Пил не пил, а коли говорят пьян, так иди лучше спать ложись". А припадки все не прекращались. Стала Настя такая мудреная, что чуть на нее кто скажет громко, или крикнет изнавести, или невзначай чем стукнет, она так вся и задрожит. А если тут на нее глянуть пристально или заговорить с ней о том, что близко ее сердцу, сейчас у нее припадок. Пойдет ее корчить, ломать, и конца нет мукам.

Дошло это до отца Лариона, нашего приходского священника. Он, едучи с требой, завидел Исая Матвеевича и сказал, что над его невесткой можно прочесть чин заклинания.

Пошла Настя с семейными к обедне. Пошли они рано, и прямо завели Настю к отцу Лариону.

- Пусть батюшка над тобой почитает.

- Что почитает? - спросила с изумлением Настя?

- Молитвы.

- Какие молитвы?

- Он уж знает.

- На что надо мной читать?

- О твоем здоровье.

- Что вы только затеваете?

Вошел отец Ларион, облачился, взял себе одну зажженную восковую свечу, а другую дал Насте и, благословив зачало, стал читать по требнику заклинание на злого духа,

В комнате было открыто окно, и из этого окна был виден зеленый сад, где утреннее солнышко, "освещая злыя и добрыя", играло по новым изумрудным листочкам молодого вишенника и старых яблонь. У Насти защемило сердце, и она бросилась к открытому окну. Она хотела только стать у окна, дыхнуть свежим воздухом, посмотреть на вольный мир божий, а четыре сильные руки схватили ее сзади и дернули назад, Настя, болезненно настроенная, испугалась, вскрикнула и отчаянно рванулась. Но Прокудин и Вукол крепко держали ее за локти, и нельзя ей было вырваться. Стала Настя биться у них в руках, побледнела как смерть и кричит:

- Ай! ай! не мучьте меня, пустите, пустите!

- Держи, Гришка! - сказал Прокудин.

Григорий, по отцовскому приказанию, схватил жену под плечи и не давал ей пятиться. Настя вскрикнула еще громче и рванулась так, что трое насилу ее удержали, но тотчас же стихла и опустилась на держащие ее руки. Священник накрыл больную епитрахилью и окончил чтение заклинаний.

Настя долго оставалась без чувств, как мертвая.

Через час Настя очнулась, обедня уже кончилась, и ее повели домой. Она была очень слаба, и глаза у нее были нехорошие, мутные. Настя шла грустно, но покойно, да у самого поворота к дому стали у нее над ухом перешептываться бабы: "испорченная, испорченная", она и стала метаться. Прокудин с другим стариком соседом взяли ее опять за руки, пройдя несколько шагов. Настя не сопротивлялась, но стала охать: "ох!" да "ох!" Все от нее сторонятся, смотрят на нее, а она еще пуще, все охает и все раз от разу громче, да вдруг и хлоп с ног долой, да и закричала на всю улицу: "А-ах! а-х! Извести меня хотят! А-ах! Злодеи! Не дамся я вам, не дамся!"

- Ишь, как он в ней раскуражился-то! - говорил народ, когда Настю понесли на руках и положили на зеленой могилке, где она и очнулась.

Вернулись все домой, а Насти не было. Два дня и три ночи она пропадала. Ездили за ней и к кузнецу и к Петровне, но никто ее нигде не видал. На третий день чередников мальчишка, пригнавши вечером овец, сказал: "А Настька-то Прокудинская в ярушках над громовым ключом сидит". Поехали к громовому ключу и взяли Настю. Дома она ни на одно слово не отвечала. Села на лавку и опять охать.

- Ох! куда деться! Куда деваться? Куда деться? Куда деваться?

Повторяет все это и из стороны в сторону качается, будто как за каждым вопросом хочет куда-то метнуться. То в окно глянет, то на людей смотрит, жалостно так смотрит и все стонет: "Куда деваться? Куда деваться?"

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

I

Отличный был домик в О-е у Силы Иваныча Крылушкина. Домик этот был деревянный, в два этажа. С улицы он казался очень маленьким, всего в три окна, а в самом деле в нем было много помещения; но он весь выходил одною стороною в двор, а двумя остальными в старый густой сад. Домик этот стоял в глухом переулке, у Никитья, за развалинами огромного старинного боярского дома, в остатках которого помещалось духовное училище, называемое почему-то "Мацневским". Это было у самого выезда, по новугорской дороге. Старик Крылушкин давно жил здесь. В молодости он тут вел свою торговлю, а потом, схоронив на тридцатом году своей жизни жену, которую, по людским рассказам, он сам замучил, Крылушкин прекратил все торговые дела, запер дом и лет пять странничал. Он был в Палестине, в Турции, в Соловках, потом жил с каким-то старцем в Грузии и, научившись от него лечению, вернулся в свое запустелое жилище. Приведя домик в возможный порядок, Крылушкин стал принимать больных и скоро сделался у нас очень известным человеком. Он с бедных людей ничего не брал за леченье, да и вообще и с состоятельных-то людей брал столько, чтоб прожить можно больному. Сам Крылушкин жил доходом с своего большого плодовитого сада, который сдавал обыкновенно рублей за двести или за триста в год. Этого было достаточно Крылушкину, до крайности ограничившему свои потребности. Его умеренность и бескорыстие были известны целому городу и целой губернии. О-ие кумушки говорили, что моли Крылушкин или не моли, а ему не отмолить своего греха перед женою, которую он до поры сжил со света своей душой ревнивою да рукой тяжелою; но народушка не обращал внимания на эти толки. Говорили: "Бог знает, что у него там есть на душе: чужая Душа потемки; а он нам помогает и никем не требует; видим, что он есть человек доброй души, христианской, и почитаем его".