Земля Великого змея - Кирилл Кириллов

— Позвать ко мне Инатекуатля! — крикнул правитель в пустоту огромного зала. Пустота ответила испуганным вздохом — касика, начальствующего над отрядом страшных наемных убийц, боялись и не любили — и разразилась стуком сандалий по отполированному каменному полу.

Голова невыносимо чесалась под высоким убором из перьев, который повседневно носили простые талашкаланцы. Непривычного кроя одежда терла в самых неожиданных местах. Все тело чесалось от взглядов, которые, разгляди кто он есть на самом деле, тут же превратились бы во взгляды убийц.

Лазутчик Куаутемока дошел до ворот и, не заходя внутрь, свернул к рынку, раскинувшемуся под крепостной стеной. В отличие от городского, здесь торговала всякая шушера. Пьяницы приносили последнее, торговки из окрестных деревень норовили всучить подпорченный товар. Иногда торговали и краденым, хотя казнь за это полагалась более чем суровая. Забравшись на придорожный камень, лазутчик оглядел рынок поверх голов и сразу заметил то, что ему было нужно.

Невероятных размеров индианка облюбовала себе место возле самой стены. Ее можно было найти там всегда, в любое время и любую погоду. Злые базарные языки поговаривали, что она уже пустила там корни. Когда-то давно, когда она была еще не так толста, иные пытались подшутить над женщиной или даже согнать ее с места, ни за чем, просто ряди интереса. Но с шутниками и гонителями неизменно приключались какие-то несчастья; и женщину скоро оставили в покое. Лазутчик напустил на себя вид праздношатающегося талашкаланца, решившего потратить впустую немного заработанных денег, и заскользил вдоль рядов. Пару раз он остановился повертеть в руках какие-то безделушки, чтоб не выходить из образа, но в целом путь его не занял много времени.

Дойдя до торговки, он уставился на выложенный товар. Тут были пучки сухих трав, шкурки животных, какие-то склянки и… Его сердце скакнуло в груди: медная вазочка со вставками из голубого стекла, привезенная сюда проклятыми teules. Стараясь не выдать охватившей его дрожи, лазутчик взял вазочку, медленно поднес к глазам, покрутил со всех сторон. Перевернув, уставился на донышко, словно разглядывая клеймо и прикрывая горлышко рукой.

— Берешь? — голос торговки был на удивление молодым и звонким. — А то перекупят, смотри. Сегодня к ней уже несколько человек приценивались. Прямо удивительно, зачем им эта штука.

Лазутчик отрицательно покачал головой. Он знал талашкаланский, но боялся, что его выдаст южный выговор.

— А раз не берешь, так нечего тут шляться и пялиться! — голос торговки стал визгливым и противным, то есть полностью соответствующим внешности.

Посетители стали оглядываться на источник шума. Чтоб не привлекать внимания, лазутчик ссутулил плечи и поспешил подальше от этого места. Его ладонь грел плотно скатанный шарик ткани с нанесенным на ней рисунком.

Едва только Ромкина голова, еще влажная после нескольких ведер холодной колодезной воды, вылитой на него Мирославом, коснулась войлочной подушки, глаза его сомкнулись. А когда снова открылись, первые лучи солнца уже красили в нежно-розовый цвет стены дворца Шикотенкатля Старого. Он огляделся в поисках Мирослава и, не обнаружив оного, начал собираться. Пятерней расчесывая спутанные волосы, молодой человек заметил на табуретке чистую одежду — частью испанскую, частью талашкаланскую. Наверное, ее принесли вечером, когда он спал. Возможно, девушка-индианка из новых служанок доньи Марины. Их захватили при штурме какого-то города и хотели раздать капитанам, но среди них оказались дочери знатных персон из окрестных народов. В свойственной ему манере — «дипломатии клинка», Кортес решил держать их при себе, а чтоб не соблазнять солдат лишний раз, передал в услужение жене.

Молодой человек натянул на бедра короткие бархатные панталоны. Споро намотал белоснежные портянки, нарезанные Мирославом из хлопчатобумажных полотенец, натянул на них короткие кавалерийские сапоги из мягкой бычьей кожи. Поблескивая голым торсом, прошел в мыльню, ополоснул лицо в серебряной миске с водой, поскреб щеки лезвием тончайшего вулканического стекла. Улыбнулся своему отражению в зеркале из полированного серебра. Вернувшись в комнату, просунул руки в рукава белоснежной рубахи, сшитой на испанский манер, но из тончайшей местной ткани. Подпоясался алым офицерским шарфом. Приподнял за ремешок кирасу, покачал в руке и решил не надевать.

Выйдя на улицу, он задрал подбородок, подставив лицо прохладному ветерку, последнему ребенку ночи, заблудившемуся в кривых улочках, и не торопясь пошел к покоям Кортеса. Талашкаланские штандарты с изображением распростертого белого орла и расшитые золотом, с королевским гербом, крестом и девизом флаги конкисты напутственно махали ему вслед густой бахромой. Несмотря на ранний час, на улицах было оживленно. Сновали индейцы с огромными тюками на спинах. Медленно и важно, играя всеми цветами радуги на лакированных бортах, проплывали крытые носилки касиков. Вбивали подошвы сандалий в мостовую колонны суровых индейских воинов с огромными копьями. Благородные испанские доны о чем-то спорили, размахивая руками и поминутно хватаясь за эфесы тонких парадных шпаг. В кузне огромный европеец в белой пропотевшей рубахе с закатанными до локтей рукавами учил ремеслу пару абсолютно голых талашкаланцев, которые в два молота мучили какую-то многострадальную железку. Из боковой улицы вывернула группа стрелков, несущих на плечах внушительного вида арбалеты. Новенькие, с не исцарапанными еще лакированными ложами. Сработаны они были тоньше и искуснее тех, с которыми его товарищи шли в бой на реке Табаско[13]. Одежда и доспехи солдат тоже выглядели по-другому. Чище, крепче, без единой вмятины или щербины. Словно и не бывали ни разу в бою. И лица были другие. Сытые. Надменные. Стрелки подозрительно осмотрели уставившегося на них Ромку, но задираться не стали.

Из обустроенной в старинном каменном доме таверны с розовым поросенком на вывеске выкинули какого-то замурзанного типа в выцветшем кафтане. Он плюхнулся на четвереньки и, не утруждая себя вставанием, быстро перебирая руками, исчез среди груд мусора, сваленных в боковой улочке. М-да, вместе с регулярными рейсами из Испании корабли привозили с собой много мусора человеческого. Нищих идальго, думавших, что разбогатеют в новых землях, пронырливых торговцев и откровенных жуликов. Обрастая всем этим, армия Кортеса теряла былую силу и сплоченность. А вот и главная лестница дворца. У подножия караул из десятка индейцев с длинными копьями, при капитане испанце.

— Гарсиа? Гарсиа дель Кастильо?! — воскликнул Ромка, узнав одного из бойцов, с которым бок о бок прошел кипящими от пролитой крови улицами Мешико в «Ночь печали».

— Дон Рамон? Вы?! Живы! — от удивления у солдата открылся рот. Он дернулся вперед, норовя обнять своего капитана, но остановился, стушевался и даже спрятал руки за спину.

— Да, Гарсиа, представь. Я, — сморгнул внезапно образовавшуюся в уголке глаза влагу Ромка и развел в сторону руки.

Гарсиа улыбнулся во весь щербатый рот и с размаху впечатал в грудную клетку молодого человека острый выступ своей кирасы. Шмыгнул носом.

Ромка сам удивился тому, сколь рад он видеть этого оборванного, битого жизнью человека.

— Дон Рамон, да как же вы…

— Извини, спешу к капитан-генералу. Когда освобожусь, найду тебя в казармах и все расскажу. А ты пока собери наш батальон.

— Немного от нашего батальона осталось живых. Я да Диего из Сарагосы, но он без ноги остался, отправили обратно, правда, с неплохим запасом золота, — вздохнул Гарсиа. — Ну да ладно, то история грустная. — Он взмахнул рукой, и заступившие дорогу неизвестному человеку талашкаланские воины разошлись в стороны.

Ромка бегом взлетел по сорока широким ступеням парадной лестницы и вошел под прохладные, теряющиеся где-то в вышине своды, провожаемый настороженными, но не злыми взглядами людей, толпившихся в анфиладе многочисленных комнат. А вот и обитая железом дверь в покои, которые вожди Талашкалы отвели под канцелярию и приемную Кортеса. Ромка остановился перед огромной, в два его роста, дверью. Откуда-то из боковой ниши вынырнул талашкаланский воин с копьем в руке и, нажав на ручку, отлитую в виде сжимающей шар лапы орла, потянул створку. Она отползла в сторону, выпустив наружу волну застарелого запаха вина, задубевшей кожи, пороха и мужского вперемешку с лошадиным пота — так любимого им запаха казармы.

Пройдя узким коридором, в котором, развалившись на удобных стульях, дремали два стражника-конкистадора в сползших на носы морионах, он сам открыл следующую, вполне нормальных размеров дверь. Прищурился от ударивших в глаза потоков света, вливавшегося в огромную комнату через многочисленные арки окон. Посереди залы стоял грубо сколоченный овальный стол на тумбообразных ногах. Вся столешница была завалена планами, картами и чертежами. Вокруг сидели люди. В помятых кирасах, рабочих блузах и златотканых камзолах. Один, судя по виду, инженер, крутя в руках посверкивающий медью измерительный прибор, говорил: