Три времени ночи - Франсуаза Малле-Жорис

Жизнь часто открывает скобки: Лорана нет. Дни Анны и Кристианы сочтены. Но что бы они сделали со временем, если бы оно стало бесконечным? Нежность, радость, абсолютно лишенные надежды, приобретают благородство, глубину, которые их притягивают. Они, одна для другой, становятся радостью приговоренных к смерти. Анна принесла в пустую комнату цветы, птицу в ивовой клетке. Кристиана потратила два часа на то, чтобы перекроить для девочки одно из своих прекрасных платьев. Время останавливается, как в живой картине: слезы, птица, две дрожащие женщины обнимаются, потом бросаются друг к другу с бешеной стремительностью; близится возвращение Лорана. Однажды вечером после молчаливого ужина они делают вид, что расходятся по комнатам, но снова оказываются у Кристианы:

— Моя девочка, моя дорогая, я боюсь…

Анна уже инстинктивно знает, что в этой комнате растворен страх.

— Я тоже, — отвечает она.

Самое время остановиться. Шепот Кристианы становится торопливым:

— Ты не знаешь, что здесь происходит, до чего он меня довел, и все начнется снова, как только он вернется. Я не имею своей волн, ты знаешь, я поступаю наперекор себе, он сделал меня сумасшедшей, толкает на ужасные вещи, и ты остерегайся, умоляю. Ты не знаешь, на что он способен!

— Лоран?

— Нет, дьявол.

Что такое дьявол? В первый раз Анна задает себе этот вопрос в тот момент, когда Кристиана корчится в ее объятиях, боясь сказать больше, сгорая от желания сказать больше. Оборотень. Привычное слово, конечно.

— Дьявол повсюду, — говорили сестры. — Не слушайте вашего маленького дьявола.

А по вечерам легенды, которые слушают вполуха. О сестре, которая подпала под чары мелкого беса и родила маленького поросенка; о другой сестре, способной предсказывать будущее; еще об одной, из простых крестьян, которая вдруг заговорила на семи языках. В эти легенды верили, о да, в них верили, но над ними и посмеивались, как над обычаями дальних, неведомых стран, которые кажутся сказочными. И, однако, все время сжигали женщин, обвиненных в «колдовстве». Мать с дочерью, нищих воровок; кумушку, тайно устраивавшую выкидыши; этих женщин знают по именам, знают, где они жили… Анна Пуссен из Флавиона, Франсуаза Эрну из Ассесса. Будучи в монастыре, Анна присутствовала при казни одной колдуньи. Но для нее этот костер явился чем-то абстрактным, как тюрьма для тех, кто не крал: этого не замечают, в это не верят. Такого не бывает вообще. Дьявол: тоже не бывает. А Кристиана, обнаженная и дрожащая, бормочущая неясные признания, побледневшая так, что побелели и губы, — вот это… Какая дверь открылась вдруг? Вот это бывает. Тело Мари де ля Круа, распластанное в неестественной позе, — вот это бывает. Это существует. Это происходит сейчас, вовсе не в каком-то ирреальном театре души, но в жизни, вот в этой сегодняшней жизни, зримой, быстротекущей, которую нельзя остановить… Глухой, страстный голос Кристианы… Чего она хотела, освободиться от тайны или разделить ее с кем-то?

— Он знает, как открывать все двери, это я о Лоране. Флорис и Жак тоже умеют. И многие женщины предместья. Таким образом они добывают вещи, одежду и многое другое. Лоран очень богат, у него в тайнике серебро и золото. Когда-нибудь мы уедем в другие края, если только сможем. Но мы не сможем. Дьявол…

Может ли Анна удержаться на пороге тайны, которую ей предлагают столь самоотверженно? Разве ей когда-нибудь что-нибудь предлагали, например другую тайну? Ее оттолкнул отец, ее оттолкнула Мари, ее покинули монахини, которые больше не интересовались ею, и вот поэтому ее снедала мучительная жажда познания, свойственная брошенному ребенку, страстное желание участвовать и играть — ведь кто знает, может быть, Кристиана тоже немножко играет?

Анна спрашивает:

— Дьявол?

— Бывают сборища, пиры, видения… Собирается много народу, женщины из нашего города, встречаются и весьма высокопоставленные…

— Разве это возможно?

— Потом все рассеивается как сон. Но это не сон. Остаются шрамы, следы…

Анна не осмеливается больше спрашивать. Страдает ли Кристиана, или она наслаждается своим смятением? Мари де ля Круа ведь тоже должна была спрашивать себя, не грезила ли она. Великие святые часто обретают знаки: стигматы. Но Мари не была великой святой. Она обманула ожидания Анны, не пустила ее в свой рай. И вот здесь, наконец, взрослая женщина открывает ей свое сердце, свою тайну. Ее охватывает безмерная благодарность. Какое упоение для брошенной девочки — больше не быть одной! Мать, подруга, возлюбленная, соучастница, Кристиана стала для нее всем этим за несколько дней.

— А… тем, кто бывает на этих пирах, весело?

— Ужасно.

— Тогда зачем ты туда ходишь?

Она сказала ей «ты» в первый раз.

— Нельзя удержаться. И вообще уже поздно. Я заключила договор.

— Но как?

— Нужно отдаться дьяволу, — признается Кристиана совсем тихо.

— И ты его видела?

— Да.

Что еще добавить? Анна пугается, ей хочется смеяться, она пугается еще больше. Вот они, эти взрослые, такие волнующие, и эта Кристиана, такая сильная, красивая, смеющаяся, теперь она шепчет и дрожит в своей постели… Анна не дрожит. Так что это, игра, истина, великая тайна?

— Скажи мне все.

— Нет, не могу, не смею. Понимаешь, это страшно. Там делают все, что раньше не осмеливались делать, то, о чем мечтали, и то, чего делать не хотят. Там летают, погружаясь в сон, но не до конца, теряют сознание, умирают, но не до конца… А потом вдруг пробуждаются, кругом кровь, кругом струится кровь, но уже нельзя уйти.

— И что же? — спрашивает Анна. — Ты снова отправишься туда?

— Надеюсь, надеюсь.

Она замолчала. Что могут две женщины, связанные, бедные, загнанные животные, в ночном одиночестве, без денег, не знающие ремесла, не имеющие мужа — куда деваться? И Анна с сожалением вспоминает об отце, о тележке, о медлительной езде по равнинной дороге… Вот увезти бы Кристиану, чтобы она, как когда-то Анна, лежала на дне тряской повозки, возить ее от деревни к деревне, как светлую, золотую королеву, как роскошное плененное животное, но что это она? Холод, голод, плохой прием — это ни в какое сравнение не идет с прекрасным домом, с резными балконами, с белеными стенами, с большим очагом; в лесу ветер, волки… Анна думает, что Кристиана, которая не испугалась дьявола, испугалась бы волков. А может быть, Кристиана выдумывает дьявола? Может быть, она его выдумывает для нас двоих, для того, чтобы шептаться ночью, для того, чтобы общий страх бросил их в объятия друг друга, не похоже ли это на то, как, напиваясь, вел себя отец, Кристиана желает дьявола, призывает его? Может быть, это сладкая месть «маленькой святой», погибшей теперь навсегда?

Мгновение радости, быстро погруженное в ничто, столь коротко. Может быть, таким способом она продлевает миг?

— Расскажи…

— Пиры устраивают то у одного, то у другого, в сарае, иногда на открытом воздухе, в лесу, иногда и на чердаке, в подвале. Все едят до отвала, там полно паштетов, вина, я не знаю, откуда это все берется, по-моему, от самого дьявола, и ты все время испытываешь жажду и голод, как никогда, ты ешь, пьешь, но все больше и больше хочешь есть и пить, тебе кажется, что все это продлится вечность, что ты никогда не насытишься, а потом…

— Что потом, Кристиана?

— …Дьявол удовлетворяет свои желания…

— Только ли дьявол, Кристиана?

Резкий, ироничный голос: на пороге комнаты показывается Лоран.

Наступает тишина. И длится она долгими днями. Лоран ироничен, Кристиана от сумасшедшей привязанности переходит к враждебности, лучше всего было бы бежать отсюда, вернуться в монастырь. Но прийти туда с пустыми руками, признать себя побежденной, снова ждать Бог знает чего, какого-то события, чуда… Нельзя встретить дважды Мари де ля Круа, нельзя встретить дважды Кристиану де ля Шерай… Мари отказалась открыть свою тайну, но Кристиана открыла свою… И напрасно хочет взять ее назад. Анна, скромная, молчаливая, полученного не отдаст. Напрасно Кристиана плохо с ней обращается, делает вид, что пренебрегает ею, избегает ее. Анна уперлась. Она обязательно узнает. Чего хочет она на самом деле, чего желает она так страстно? Доказательства. Хотя бы один раз. Хоть один раз проникнуть туда, преодолеть барьер, порог, а потом убежать. Но не раньше. Лоран и Кристиана, эти взрослые, хотели бы ее не допустить, но она не позволит; влечение более сильное, чем страх, подталкивает ее, делает ее смелой, даже наглой.

— Ты все хуже и хуже работаешь, я даже не знаю, зачем тебя держу.

— Зато я знаю.

Ее тихий голос крепнет, она больше не краснеет. Она в ярости, ей хочется укусить эту женщину, которая ею пренебрегает после того, как плакала у нее на груди. (Может быть, она это делает, чтобы спасти Анну? Но Анна не желает, чтобы ее спасали.) Нет, невозможно подчиниться, вернуться к ничтожности, к тоске мнимого существования. Спокойная улица, покосившиеся, замшелые дома, прекрасный балкон, болтовня клиентуры, солнечный луч на горшке с резедой… Надо проникнуть в суть вещей. Ведь что-то кроется за этими фасадами, за этими спокойными лицами, за этими обычными словами. Нужно, чтобы что-то случилось, говорит себе Анна. Она провоцирует.