Несчастливая женщина - Ричард Бротиган

Интересно, ткала ли она когда-нибудь после.

22 июня 1982 года продолжается…

Как бы то ни было, несчастливая женщина по-прежнему мертва через повешение в странном доме в Беркли, где я недолго жил зимой. По сравнению с этой задней верандой в Монтане, где горы вокруг и надвигается издали гроза, ворчит подступающим громом и далекими молниями, тот дом — будто сон, но смерть женщины — не менее реальна.

Жизнь стала невыносима, и женщина повесилась.

После ста дней тишины, что накрыла блокнот, в котором я пишу, хватило всего нескольких часов — и я почувствовал, будто и не уезжал никуда.

Должно быть, я и так всегда был здесь. Может, если куда-то возвращаешься, значит, на самом деле оттуда и не уезжал, ибо в ожидании возвращения часть тебя по-прежнему там. Если же нет, значит, это совсем новенькое место, не виденное раньше, о нем и вспомнить нечего.

И я все еще вспоминаю несчастливую женщину и что это значит для всех нас, а гром и молния заранее смакуют монтанские небеса, где пройдет их представление стихийной драмы.

Гроза приближается — или удирает на запад?

Интересно, когда она будет здесь — и явится ли вообще?

Налетает ветер, шебуршит страницами блокнота, сделанного в Японии, купленного в Сан-Франциско, очутившегося здесь, в Монтане, хранящего эти слова и приговоренного закончить свои дни здесь, в Монтане.

…надеюсь.

Купив его, чтобы написать о несчастливой женщине, я собирался закончить странствие, когда закончится блокнот. В блокноте 160 страниц. Сначала я по вечерам считал, сколько слов на каждой странице. На первой было 119 слов, на второй 193, потом 192, 168, 188, 158, 208, 167, 174, 134, 150, 142, 191, 196 гроза начинается по-настоящему. Налетел сильный, очень сильный ветер. Сотрясаются тополиные ветки, листья больше не шуршат, и вот — будто призрачные львы заревели. Прилив ветра погладил густую зеленую траву. Только что громадной стрелой сверкнула молния, а за ней загрохотал гром. А вот еще одна молниеносная стрела, а грома пока нет, а вот и гром. Они танцуют друг с другом. В воздухе озноб. Несколько секунд темно, вдруг на мгновение выглянуло солнце 164, 167, 194, 159, 135, 233, 166, 78, а потом я перестал считать слова, даже не морочась дописывать страницу.

На меня всю дорогу накатывает порой некий интерес к счету. Не знаю почему. Это непредвиденно возникает, а потом счет улетучивается. Часто я его отбытия даже не замечаю.

Видимо, на первых страницах этой книги я считал слова, потому что хотел чувства непрерывности, ощущения, будто я по правде что-то делаю, хотя точно не знаю, отчего подсчет слов на бумажке эту задачу решал, ведь я по правде что-то делал.

В общем, я перестал их считать 1 февраля 1982 года на странице 22, и всего получалось 1885 слов. Надеюсь, сумма верна. Считать я умею, но не умею складывать, что само по себе довольно любопытно.

А что гроза?

Не переживайте — я к ней вернусь.

Позвольте только закруглить эту незначительную цифровую тему, которая сама собой проклюнулась и теперь желает завершиться. Гроза сейчас все равно особо ничем не занята. У нее антракт.

Эта грозовая передышка сбила меня с мысли про подсчеты, или они сами закруглились когда пожелали, или я, помимо прочего, пытаюсь сказать, что… Интересно, сколько лет было женщине, которая повесилась. Может, вот к чему я кружным путем, почти украдкой пробирался.

Думаю, лет сорок с хвостом, но точного возраста не знаю и, может, не узнаю никогда. Наверное, это в конечном итоге особо и не важно. Она же совсем мертвая.

22 июня 1982 года закончилось.

Я только что опять вышел на улицу и снова пишу после трех дней отсутствия на этих страницах, и я слышал далекое ворчание новой грозы.

Прошло три дня.

Сегодня 25 июня, и я там же, откуда начал: сижу на веранде, и надвигается новая гроза.

В прошлый раз она особо ничего не добилась. Умеренно погромыхала, наобещала с три короба, но тут, на ранчо, в настоящую грозу так и не превратилась. Держалась поодаль, а затем угасла в забвении, ушла на пенсию с остальными грозами.

Представляете, может, есть такое место, вроде дома престарелых, только вместо людей там по вестибюлю туда-сюда бродят грозы, жалуются на еду: «У меня до сих пор великолепные зубы. Чего это мне кашу на ужин дают?» — или молча лежат в постели, смотрят в потолок, пока не явится нянечка, не перевернет дряхлую грозу, чтобы пролежней не заработала.

Я вышел пару минут назад, и с тех пор в небе никто и не пикнул — не считая, конечно, птиц. Они под свои голоса заграбастали все небо.

А я говорил, что тут неподалеку ручей и в нем полно тающего снега, — изначальную белую тишину горного снега солнце перевело на рев ручья, который несет теперь весь этот шумный снег в турне до Мексиканского залива?

Когда-то был сокровищем белой тишины, сходившей по горе так блистательно, что у каждой снежинки имелась своя религия и свой путь, подвижный алтарь, — а теперь гомонит не хуже кино про «ребят с Бауэри».[3]

Я не могу сидеть и ждать, когда явится несуществующая гроза, так что вкратце опишу свои утренние домашние дела на ранчо. На фоне всего, что до сих пор творилось в этой книге, домашнее хозяйство покажется едва ли не экзотикой. Или я могу поговорить о своей весенней любовной жизни, которая получилась довольно интересной.

Ну вот что: кину монетку, посмотрим, что дальше будет — монтанские утренние домашние дела или краткое повествование о романе. У меня сейчас монетки нет, схожу возьму на кухне. Через минуту вернусь и кину монетку: орел — дела, решка — роман.

Я ее встретил, когда преподавал в Бозмене уже с неделю. В тот вечер я много пил по бозменским барам и неплохо себя чувствовал, хоть и со сломанной в двух местах ногой.

Я был с какими-то людьми в баре, и они сказали, что есть тут кое-кто, с кем мне просто необходимо познакомиться, и что мы с нею поладим, — подразумевая к тому же, что она такая же чудачка.

Иногда, общаясь с людьми, я становлюсь весьма эксцентричным выдумщиком. Другими словами, у меня репутация как бы дикаря, которым я, должно быть, и являюсь. В сорок семь я не особо утихомирился, хотя остальные девяносто пять процентов моей жизни совершенно нормальны, спокойны и нередко скучны. Рассказывая о моем существовании на нашей планете, люди предпочитают эту часть моей жизни забывать.

В общем, этой женщине позвонили, но она не успевала в бар до закрытия в два часа ночи, поэтому назначила встречу после закрытия бара в ресторане «Четыре Б» — выпить с нами кофе или позавтракать.

«Четыре Б» — это такое место, куда бозменские жители отправляются после закрытия баров — набить брюхо какой-нибудь едой, чтоб выстоять пред потенциальным утренним похмельем.

Я понятия не имел, как эта женщина выглядит, — разве только все уверяли, что мы с ней очень похожи. Мне в это сложно было поверить. У меня всегда выходили неудачные свидания вслепую.

Какие-то друзья однажды устроили мне свидание вслепую, и у них дома я ввязался в жаркий спор со своей «парой» насчет ее диссертации. Ну вот как такое могло случиться? Я с этой женщиной даже знаком не был. Я всего-то хотел, может, трахнуть ее или что-нибудь в этом духе.

Она писала диссертацию об итальянской архитектуре в романах Генри Джеймса.[4]

В какой-то момент бедняжка разрыдалась от моей реакции на итальянскую архитектуру в романах Генри Джеймса.

Друзья мои были в шоке.

Не ожидали, что итальянская архитектура в романах Генри Джеймса превратит свидание вслепую в полнейшую катастрофу.

Но то случилось много лет назад, а теперь я сидел в машине, направляющейся к «Четырем Б», и задним умом спрашивал себя, во что это я ввязываюсь, но в целом забивая на это приличных размеров болт.

Каковы в этом мире шансы, что на втором свидании вслепую я встречу женщину, которая пишет докторскую диссертацию по итальянской архитектуре в романах Генри Джеймса?

Когда мы заехали на стоянку перед «Четырьмя Б» и вышли, Я увидел ее — она сидела внутри в кабинке, нас ждала. И хотя вокруг была толпа народу и никто не сказал мне, как она выглядит, я сразу понял, что это она.

Я с тростью прохромал к окну, махнул ей свободной рукой, точно клоун, прижал к стеклу лицо и стал выделывать физиономией всякие клоунские штуки.

Она мгновенно восхитилась и расхохоталась.

Я был рад, что это она.

И думать не хочу о каком-нибудь гигантском футболисте, который только что слинял в туалет, а вернувшись, увидел психа, что пугает его подругу прижимаясь рожей к стеклу.

Меня всегда восхищало, как два незнакомых человека физически обращаются в близость любовников — как они после молча лежат вместе нагишом, каждый в уединении собственных мыслей, так редко и случайно это общее странствие — почти как монетку подкинуть.