Под барабанный бой - Луи Буссенар

Перрон служил не первый месяц и знал, по крайней мере в лицо, всех солдат своего полка. Те двое были ему совершенно незнакомы.

— Откуда их черт принес? — пробормотал он.

А Раймон добавил:

— И физиономии какие-то бледные, а одеты во все новое, должно быть, из запаса…

— Или из штаба, секретари какого-нибудь начальства.

— Да, да, писаки…

— Хорошо, кабы они не все съели и не все выпили.

— Не бойся, у короля найдется, чем угостить доблестных зуавов. Вперед!

Водка уже ударила солдатам в голову, а пьяному — море по колено. Все трое беспрепятственно вошли в столовую. Обозный сразу углядел огромный батон болонской[72] колбасы, схватил его и, вдохнув запах, произнес:

— Черт возьми, пахнет неплохо! Ее хорошо есть с сухими хлебцами! Я беру… Удачный налет! Bouno!

Юноша действительно становился настоящим зуавом. Насадив батон на кончик штыка и убедившись, что он держится крепко, босеронец перешел к напиткам. Его более расторопные друзья уже изучали содержимое бутылок. Раймон заинтересовался наполовину пустой флягой с асти[73]. Поднеся ее к губам, он сделал большой глоток, прополоскал горло и сплюнул:

— Фу!.. Сладкое! Никогда бы не подумал, что такой матерый волк, как капрал Эммануил, пьет сироп!

Перрон завладел бутылкой с белой этикеткой.

— «Киршвассер»[74], — прочитал он название, написанное мелкими буквами. — Наверное, латинское или греческое. Но цвет — не очень…

— Да, похоже на настой из трав.

— Может быть, минеральная вода?

— Дьявол, достаточно одного взгляда, чтобы вызвать отвращение…

Тут Перрон заметил большую, полную до краев серебряную чашку и, понюхав, сказал:

— Королевский напиток! Настоящий мокко. И подают на серебре. Надо попробовать!

— Ну ты, гурман![75]

— Это очень редкая вещь — значит, для меня!

— Оставь мне глоток, я не брезгую ни тобой, ни Эммануилом. На старости лет, когда мы станем ветеранами наполеоновской гвардии, будем рассказывать, что пили из кружки короля.

— Мне кажется, я слышу шаги, — сказал Обозный.

— Да, правда, сюда идут!

Перрон, боясь, что ему помешают, залпом выпил половину кружки. И тут случилось страшное: глаза солдата расширились и стали неподвижными, тело конвульсивно дернулось. Он хотел крикнуть, но дыхание перехватило; жуткая гримаса исказила лицо. Чашка выскользнула из сведенных судорогой пальцев, и Перрон, один из самых могучих и сильных зуавов в полку, рухнул как подкошенный. Бледный как полотно Раймон бросился к товарищу.

— Перрон, бедный Перрон, что с тобой? Бравый парень, как ты, не может так просто умереть… — причитал он. — Господи, это яд! Кофе короля отравлен!

Парадный марш полка закончился. Виктор-Эммануил вложил саблю в ножны, отпустил охрану и направился в столовую. Адъютант открыл перед монархом дверь, и оба услышали крики. Король, вступив в комнату, удивленно произнес:

— Что здесь происходит?

На лицах зуавов застыли ужас и растерянность. От хмеля не осталось и следа.

Потрясенный Раймон не мог вымолвить ни слова. Все же привычка к железной дисциплине одержала верх над чувствами. Справившись с собой, он шпагой отсалютовал монарху, потом вытянулся по стойке «смирно» и замер в ожидании. Обозный с некоторым опозданием старался как можно точнее повторить движения друга, но ему это удавалось плохо. Насаженный на штык батон болонской колбасы, весом в пять или шесть ливров[76], грозил вывалиться из рук вместе с оружием. Несчастный воришка, потеряв от страха голову, думал только об одном: «Я пропал, я украл… теперь меня расстреляют…»

— Что вы здесь делаете? — спросил Виктор-Эммануил.

Раймон понял, что отвечать придется ему. С трудом подбирая слова, он выдавил:

— Извините, мой король! Мы выполняли поручение… я… Перрон и Обозный. Нам очень захотелось пить… Вы наш капрал и должны понять…

— Но что произошло? Заканчивай! Тот зуав на полу, что с ним? Он смертельно пьян?

— Это мой товарищ Перрон из отделения капрала: Франкура, того, что спас вашего подданного… за что вы его собственноручно наградили…

— Ладно, ладно! Но что с ним?

— Он мертв!

— Не может быть!

— Выпил ваш кофе и упал замертво.

— Значит, он был болен… Кровоизлияние!

— Нет, нет! Сначала Перрон выпил королевскую водку, а это крепкий напиток… Все было в порядке… Потом отхлебнул из вашей чашки и упал замертво. В кофе — яд, я уверен. Вас хотели отравить, ваше величество.

— Но кто?.. Ты подозреваешь кого-нибудь?

— Когда мы шли к вам, то видели, как двое неизвестных, одетые в форму зуавов, выходили отсюда. Я еще сказал, что они не похожи на настоящих «шакалов». Ты помнишь, Обозный?

— Да, господин король! И они бросились бежать, едва заметили нас.

Виктор-Эммануил задумался, а Раймон продолжал:

— А что касается нас, мы честные солдаты… Хотели только глотнуть чуть-чуть, проходя мимо. Разве это преступление? А вот ведь чем обернулось… Один бокал за ваше здоровье стоил Перрону жизни.

Король Пьемонта понял, что солдат сказал правду. Несмотря на природную смелость, монарх вздрогнул, подумав о беспощадном враге, чья ненависть преследовала его повсюду.

— Они, все время они… — прошептал Виктор-Эммануил. — Узнаю́ их подлую манеру. Но ни смертельный яд, ни острые кинжалы, ни мрачные ловушки не остановят порыв народа, который скоро разорвет вековые оковы. Время пришло! Я буду жить, а Италия будет свободна!

— Вы храбрые ребята, — сказал король, обращаясь к солдатам. — Идите в свой полк. Только дайте честное слово, что никому не расскажете об этом печальном событии. Я сам все объясню командирам. Вашего товарища похоронят с почестями, и я никогда не забуду, что обязан ему жизнью.

ГЛАВА 7

В темноте, в воде, в грязи. — Напрасные надежды. — Немного света, но снова мрак. — Конец ли это? — На солнцепеке. — Лодка и лодочница. — Прекрасная итальянка. — Кое-что о крестнике короля. — «Уходите!» — Враг. — Франкур узнал голос незнакомца.

Капрал был заперт в подземелье. Он не знал, сколько мучительных часов провел в кромешной тьме. Время от времени он кричал, звал на помощь, проклинал все на свете. Наконец, поняв, что его никто не слышит, уставший и разбитый, заснул прямо на каменном полу. Но сон не принес облегчения.

Когда узник проснулся, кошмар продолжался наяву. Зуав невыносимо страдал от жажды и голода, но еще больше от темноты, вернее от галлюцинаций, порожденных ею. Отважному капралу чудилось, будто он проваливается в таинственный мир, полный призраков. Ему стало страшно. Твердый духом солдат, привыкший к тяготам и лишениям военной службы, заплакал, как ребенок. Не веривший в Бога и смеявшийся над дьяволом, он вспомнил слова старой молитвы, которые вдруг сами пришли на ум.