Ёлка для Ба - Борис Фальков

— Ю-ю… — укоризненно протянул Ди.

— Ничего, — сказал отец. — Пусть, пусть. Что за филолог пошёл нынче! Абсолютная бесчувственность к оттенкам речи. Бедные твои ученики, братец, особенно твои отличники. Меня приводить в пример некорректно: у меня именно увечье, благоприобретенное, не врождённое. И, разумеется, ты законно испытываешь в этом случае жалость. А то и гордость, если ты считаешь моё увечье заработанным добрыми делами. Может быть, и гордость за всё лучшее человечество в целом, способное жертвовать собой для добрых дел. К которому принадлежит твой брат, и, следовательно, причастен ты сам. Но мы сейчас говорили совсем о другом, о ничем не заработанном, ни добрыми делами, ни злыми, ни даже за чужие грехи ниспосланном, а о врождённом, о природном даре. Даре, ниспосланном, так сказать, даром… Но я тебя понял, несмотря на то, что ты преднамеренно смешал эти две разные вещи. То есть, именно потому я тебя снова поймал: ты попался во второй раз, хотя уже и не осмелился назвать по имени этого Сандрелли. Ну, и запомни этот раз тоже.

— Нет, — упрямо возразил Ю. — Я ничего не смешивал, тем более преднамеренно. Зачем? Кроме тебя, я знаю других, я неоднократно встречался с другими… Я видел близко, почти контактировал… И ничего дурного, как ты сказал — отвращения, не испытывал. А если вернуться к Шуберту, или там Пушкину, это мне ближе, или Шульженко, в последнем случае это можно легко проверить, или, ещё поближе, к тому, кого я совсем недавно и близко видел…

— Ну, к кому тебе вернуться легче, кого ты недавно близко видел, договаривай, смелей!

— Да того же Сандро Сандрелли, то…

— Вот, — отец удовлетворённо откинулся на спинку стула. — Ты попался и в третий раз.

— Но на чём же! — воскликнул Ю. — Где ты тут нашёл ловушку? А я думаю попался ты. И как любой оратор-демагог пытаешься перевалить свою неудачу на меня.

— Он не любой, — хмыкнула Изабелла. — Он наш собственный, наш домашний оракул.

— Да, — махнула рукой мать, — это его дела.

— Мои, мои, доморощенный, оракул, — согласился отец. — Это моя профессия, делать верные выводы из мелочей, ничего не говорящих всем прочим. Итак, по собственному признанию, ты не испытывал при контакте с Сандрелли ни отвращения, ни тошноты. Занесём в протокол. Теперь спросим: а почему?

— Потому что мне такие чувства несвойственны, — сказал Ю.

— Да? А я думаю — потому, что ошибочно считаешь его увечным. Если, конечно, не врёшь, — равнодушно добавил отец. — А на самом деле он вовсе не увечный, а урод. Его этот… изъян, на котором он так ловко зарабатывает, от рождения. Вот так.

— Неправда, все зн-н-нают, где он потерял руки! — заволновался Ю, обнаружив свой давний, почти уже забытый изъян: заикание. — И ты это знаешь.

— Ты прав, я знаю эту ложь, — отрезал отец, хищно улыбаясь. — Между тем он не мог потерять то, чего никогда не имел. Он лжёт, и все другие лгут ради него, чтобы он мог работать, не вызывая у зрителей тошноты и принося барыши. Лгут потому, что сами прекрасно знают, что такое урод. Не зря его администратор ставит своих лилипутов фоном для Сандрелли, не урода, как они, а героя, изувеченного, но выстоявшего в борьбе с судьбой, увечье которого якобы следствие его исключительного героизма.

— Я понял, понял! — замахал руками Ю. — Все твои рассуждения сводятся к одному: к режущей тебе глаза исключительности некоторых людей, которой ты… ты завидуешь, потому что в этом случае исключительность приносит успех. Я понял твои слова о барышах. Ты просто всех, кто отличается, но не считает это помехой успеху, не делает из этого трагедии, всех, кто может делать что-то такое, чего другие не могут делать… Всех, кто добился в своём деле совершенства. Но в этом смысле каждого можно объявить уродом, любого из нас. И тебя самого тоже. Разве ты не достиг в своей профессии определённых успехов?

— Определённых? Подотри сопли, — хрипло сказал отец. — Я потерял ногу, с которой родился, добровольно на фронте под Москвой, таща на себе убитого товарища. Это факт моей подлинной биографии, и другой у меня нет. А твой герой ничего не терял, потому что без рук и родился, а только приобрёл. И новую биографию, в которой ему и оторвало руки миной в Вене, не в каком-нибудь Торжке, и новое имя, Господи, какой же это всё пошлый китч! Да никогда он не бывал в той Вене! Как его, кстати, зовут по-настоящему, а? Небось, не Сандро, а просто Федя.

— Все мы уроды, — вдруг заговорила мать. У неё тоже была нехорошая улыбка. — Все, не правда ли, Ю? И Ба тоже?

— Чёрт возьми! — взвился отец. — Оставь её в покое.

— Тише, тише, — перебил его Ди. — С нами ребёнок.

— Вы всем затыкаете рот, будто вы тут главный, — сказала домработница. — А между тем всем известно, что мужчина вашего возраста и нации уже не является мужчиной. Так установлено всеми международными организациями. Вы бы лучше сидели у себя в кабинете…

— Валя, — вежливо ответил Ди, — пора уносить грязную посуду.

— Вот и уносите! — весело сказала Валя. — Это ж надо… Кому грязная посуда, а кому кабинеты, полные золота.

— И пусть ребёнок готовится ко сну, — добавил Ди. — Порядок в доме — есть порядок вообще.

— Чёрт побери, этот ребёнок? — Отец трижды хлопнул ладонью по столу. Пусть послушает, о нём и речь, о том, чтобы и его не изувечили… Впрочем, может быть, уже поздно. Может быть, уже всё в порядке: ведь он уже родился, и, к несчастью, воспитывается в этом доме. Что, нужны доказательства? Отлично, документы есть.

— Что делает профессиональная привычка, — сказала Изабелла. — Как она уродует человека. Ни дня без строчки протокола.

— Ага, не нравится, что я сказал про дом и несчастье… А я и не собирался, вы меня вынудили, — огрызнулся отец, проковыляв к резному шкафчику и прогремев там ключами. — Вот они, доказательства из домашнего, так сказать, архива. Почитаем?

— Может быть — не надо? — спросил Ю.

— Теперь уж дудки, теперь надо, — oтец зашелестел бумажками, вынутыми из коричневой папки. — Теперь — тихо. Итак, опус первый, роман. Называется «Кругосветное путешествие». Что ж, поехали.

Я с ужасным чувством слышал о том, что мне надо уезжать. В тот день мне казалось, что когда я и мои друзья попадут в Африку, в эту минуту мы попадём в ад. На другой день мы ступили на борт корабля «Сприд». Это было старое судно. И на нём не было капитана. А почему — вы узнаете потом.

Хоть и старое судно, зато удобное, сказал мистер Джордж Мибар. Конечно, ответил Марк, я люблю старые суда. Давно не плавал по Индийскому океану.

Эй, Джорж! С чего это ты разговорился! Земля? Как земля… Удивительно, как можно за месяц быть в Африке! Или время быстро пролетело? А хорошо жить в Африке, просто колоссально.

Первая забота — это еда. В Африке, сказал один матрос, cамое хорошее блюдо — слоновье мясо. Он забыл, что белый человек может есть только хобот, а всё слоновье мясо может есть только туземец. Но мы не знали этого. В этот же день мы пошли на охоту, дорога была усеяна зеленью, под ногами вилась высокая трава, там и сям прыгали обезьяны. Но вскоре шедший впереди Марк воскликнул: слоны! Все кинулись в разные стороны. Когда всё затихло, слоны направились прямо к ловушке. Тут Джорж Мибар вскочил с травы и от бедра попал слону в глаз. Слон развернулся. Тем лучше для нас, крикнул Марк, и выстрелил во второй глаз. Слон ринулся на нас, но ничего не видя перед собой, врезался в упругий дуб и повалился наземь.

Тушу слона мы разделили на части и понесли к лужайке. Всё равно резать, работа эта была трудной. Одна кость была настолько твёрдая, что мы пилили её целых три часа. Наконец мы приступили к еде.

Когда Марк взял кусок слоновьего мяса, он чуть не поперхнулся от смеха. Он сказал, что матрос был неправ. Он рассказал о том, что съедобен только хобот.

На следующий день мы с удовольствием доели хобот. Утро было прекрасное, мы сидели и любовались природой, как вдруг увидели группу туземцев, некоторые выбегали вперёд, чтобы посмотреть на нас. Наконец подошёл вождь. Он прищурил один глаз. Потом быстро открыл его и подошёл к нам. Я немного испугался. Тут он поднял руку, но опускать не стал. Меня охватил большой страх. Я взял его за руку, причём сделал это за секунду, и попытался перекинуть через плечо. Но все туземцы бросились на нас…

— Может быть, — сказал Ю, потупившись, — может быть, достаточно?

— Может быть, господин автор, может быть, — отец был явно доволен впечатлением, произведенным его чтением. — Отметим, что тебе было семь лет. И возьмём из архива следующий документ. Итак, перед нами снова роман, но на иностранном языке, что вызовет некоторые затруднения при чтении и понимании. Изабелла, переводи! Иначе, зачем же ты тут…