Рассказы северных ветров, или По пабам и паркам - Карел Чапек

Очень оригинальна одна старая статуя, о которой дед рассказывал, очевидно, на основании старинных преданий: она изображает сварливую женщину; так как ее брань невозможно было выдержать, шериф велел, чтобы все пострадавшие от ее языка публично отхлестали ее по заду, что якобы и показывает наглядно скульптура. Я расхожусь с местными авторитетами, мне кажется, эта статуя гораздо древнее шерифов, сварливых женщин и замка Финлариг, я думаю, она изображает что-нибудь очень древнее, возможно, муки грешников в преисподней. Впрочем, я ее тщательно зарисовал.

Мне также удалось нарисовать чету шотландцев – мужа и жену. Шотландцы по большей части коренасты, с цветущими лицами и толстыми шеями; у них много детей и симпатичные старинные названия кланов.[68] Юбки, или килты, они носят только на военной службе да играя на волынке. Клетчатые пледы называются «тартанами» и играют роль гербов: у каждого клана – тартан своих цветов, что, несомненно, служило когда-то достаточным поводом к истреблению всех кланов с тартанами иного цвета.

Шотландское воскресенье еще хуже английского, а шотландское богослужение дает представление о бесконечности. Пасторы, не столь розовые и благодушные, как в англиканской церкви, носят колючие усы. По всей Шотландии по воскресеньям не ходят поезда, закрываются вокзалы и не делается ровно ничего; странно, что не останавливаются также и часы. Только ветер рябит воду в лазурных и стальных озерах между голыми склонами гор. Я плыл по такому озеру, в конце концов моя лодка очутилась на мели, я положил перо и отправился бродить по задумчивым тропинкам между проволочными изгородями.

И под серыми небесами мне открылась другая Шотландия: длинные пустынные глены с разрушенными каменными хижинами, каменные заборы, сбегающие по склонам, каменный, едва ли не единственный на много миль и как будто необитаемый дом, то тут, то там поле овса высотою с палец, все остальное лишь папоротники, камни и трава, жесткая, как мох; иногда заблеет овца, карабкаясь без пастуха по откосу, иногда жалобно закричит птица, внизу, между суковатыми дубками, шумит черная, дожелта вспененная река Дохарт. Странная, суровая, словно доисторическая страна. Тучи переползают через гребни гор, сетка дождя застилает унылый, пустынный край, который до сих пор не покорился человеку, а внизу шумит по черным камням черная река Дохарт.

«Binnorie, o binnorie…»[69]

Неси меня, «Королева озер», по седым гребням синего Лох Тэя, между пустынных скалистых берегов, которые уходят в небеса, попеременно угощающие меня то дождем, то солнцем; неси меня, чистенькое суденышко, по блестящему шелку Лох Тэя.

Неси меня, красный почтовый поезд, по самым зеленым из зеленых долин, по долинам, где растут узловатые деревья, где бурлят пенистые речки, где пасутся овцы с длинным руном, неси меня по гленам северного изобилия. Подожди, серебряная осина, постойте, кудрявый дубок, черная сосна и густая ольха; подожди, девушка с пугливым взглядом дикарки.

Или нет, на север, на север, в черные горы с пыхтеньем неси меня, поезд. Над купами зелени темно-синие горы, долины с рыжими коровами, светлая и темная листва, блестящие озера и северная прелесть березок; без конца голые, округлые купола гор, обрывы, лощины, глены в зарослях и горные склоны, покрытые рыжим вереском; северная красота лугов, березовые рощицы, а на севере – на севере блестит стальным клинком морская гладь.

Инвернесс – городок форели и горцев – построен целиком из розового гранита. Домики сложены из четырехугольных каменных плит, очень красиво обтесанных. А такие навесы над крыльцом есть только в Инвернессе.

А теперь в горы, в глубь страны, в край гэльского языка. Боже мой, никогда еще я не видел такого печального, мрачного края: на каждом шагу лысые скалы, только еще выше и страшнее; ничего, кроме хилых березок, а вот и их уже нет, в черной воде торфяных болот плавают лишь клочья водорослей, называемых «бородой святого Иоанна», а еще дальше и этого нет – одни камни, камни, поросшие жесткими пучками ситника.

Тучи ползут по серым лысым скалам, моросит холодный дождь, туманы поднимаются над черными камнями, открывая темный глен, унылый, как вой собаки. Миля за милей – ни души, ни жилья, а если и промелькнет домик, то из того же серого камня, что и скалы вокруг, и стоит он один-одинешенек на протяжении многих миль. На озере нет рыбаков, на речке – мельницы, на пастбище – пастухов, на дорогах – путников. Только в более плодородных долинах пасутся шотландские быки с длинной косматой шерстью; они стоят под дождем или лежат в болоте; поэтому, вероятно, и обросли они такой густой шерстью, как я нарисовал.

А у шотландских овец настоящие плащи из шерсти, на мордах – словно черные маски; никто не пасет этих овец, только тянется каменная стена по пустынным склонам, указывая на присутствие человека: «До этой стены – мое пастбище».

И вот наконец так пустынно, что не видно ни стад, ни знаков собственности, стоят только полуразрушенный домишко и развалившаяся изгородь на поросшем бурым мхом, пропитанном влагой склоне. Конец жизни; должно быть, здесь ничего не изменилось за десять тысяч лет; люди только проложили тропинки и провели железные дороги, а страна осталась такой же; нигде ни деревца, ни кустика, одни только холодные озера, хвощ и папоротник, бурый вереск без конца да черный камень, чернильно-темные пики гор, изрытые серебряными нитями стремительных горных речек, черная слякоть торфяных болот, мрачные туманные глены между лысыми вершинами и снова озеро с бурыми водорослями, водная гладь без птицы, страна без людей, тоска без причины, путь без цели; я не знаю, чего ищу, но это, в конце концов, одиночество; напейся этой безмерной тоски, прежде чем снова очутиться среди людей, пропитайся одиночеством, душа ненасытная, ибо не видела ты ничего более великого, чем эта пустыня.

А теперь меня везут в долины, на межах мелькают желтые искорки дрока, по гранитным осыпям стелются горные сосны да искривленные хилые березки; черный ручей стремительно скачет по долине, вот уже пошли сосновые леса, пурпуром расцветают рододендроны, и краснеет наперстянка; березы, кедры, дубы и ольха, северная глушь, папоротник по пояс и девственные заросли можжевельника; солнце прорывается сквозь облака, и вот внизу плещется море, глубоко врезавшееся в горные склоны.

Terra Hyperborea[70]

Я в стране по имени Скай, что значит «небо», но я нахожусь не на небе, а лишь на одном из Гебридских островов. Большой странный остров, состоящий из фьордов, торфяных болот, скал и горных пиков; среди бледно-голубой гальки собираю разноцветные ракушки и по особой милости неба нахожу помет дикого лося, того самого лося, который служит гэльским русалкам дойной коровой. Склоны пропитаны влагой, словно губка, вереск хватает меня за ногу, но зато, друзья мои, я вижу острова Раасай и Скальпай, Рум и Эйгг, вижу горы со странными древними названиями вроде Бейннна-Каллаих, Сгурр на-Банахдих, Ликан Нигеан ан-т-Сиосалаих или даже Друим нан Клеохд, хотя вон та лысая вершина – всего-навсего Блавен, да-да, полностью – просто Блавен. А вот этот ручеек – Аан-Рейдге-Мгойр, а заливчик с песчаной отмелью – Срон Ард-а-Мгуллайх. Все эти и прочие названия свидетельствуют о прелести и своеобразии острова Скай.