Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сьон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постояв перед алтарем и поспорив о достоинствах этой маленькой иконки (разумеется, вполголоса), путники выходят наконец на свежий воздух. Стряхнув с себя благочестие, которое царит даже в маленькой церкви здесь в Кюкенштадте, они подшучивают над встречающим их на площади беспрецедентным произведением искусства – Цыпленком. Разумеется, в местах, откуда они родом, не принято изводить столь дорогой камень на скульптуры столь непримечательных существ. Чаще всего приезжие находят цыпленка настолько комичным, что у них от веселья пересыхает в горле, и они, взмокшие от смеха, появляются здесь у нас, в столовом зале. Потягивая пиво, они подмигивают друг другу и покачивают головами в радостном изумлении оттого, что наконец-то нашли людей с еще более странными обычаями, чем у себя дома.
Однако что же это я все о приезжих? Ты и сам такой, не лучше ли рассказать тебе обо всем остальном? Хочешь послушать?
Решив за бедолагу, что ему, конечно же, хотелось послушать, Мари-Софи продолжила:
– Сегодня воскресенье, светит солнышко, вдали у горизонта видны редкие облака, а над ратушей в легком ветерке колышется флаг. Это желтый штандарт с красной двуглавой птицей – цыпленком, которому придан царственный вид. В когтях (это когтями называется у цыплят?) он держит цветок лука и веточку хмеля. Кто разбирается в геральдике, поймет, что это значит…
Итак, по площади прогуливаются мужчины и женщины с колясками или в окружении детей, а также те, что высматривают себе партнера для воскресного променада в будущем. Есть там и такие, которые уже столько воскресений здесь прогуливались, что теперь им не хочется ничего, кроме как сидеть весь день на лавочке. Как видишь, это самая обычная площадь маленького городка неподалеку от Северного моря. Впрочем, это миниатюрная версия площадей, которые встречаются и южнее, хотя я не могу сказать, что это уж совсем их точная копия…
– Конечно, не копия, только дураки станут специально планировать площадь! – Мари-Софи представила себе, что голос бедолаги был сильным и глубоким, а не болезненным и слабым, как его хозяин. – Площади возникают сами по себе: улицы встречаются, фасады зданий смотрят друг на дружку, и в один прекрасный день люди, выйдя из парадных дверей своих домов, оказываются на площади!
– Да, совершенно верно! Ты, должно быть, и сам видел, что наша площадь именно такая, как ты описал: она появилась здесь без какого-либо плана или обдумывания. Ой, ну что я такое говорю? Что ты мог увидеть? Ты ведь прибыл сюда ночью, когда все скрывала темнота! Зато сейчас здесь ясный светлый день, солнечные лучи отражаются от золотого сапога над мастерской сапожника, от золотого кренделя над кондитерской, от золоченой отбивной над мясной лавкой… Эта отбивная мне всегда казалась нелепой, но мясник, видимо, поддался общему ажиотажу, когда во «Всякой всячине» появились банки с золотой краской.
– То есть люди у вас, что называется, приукрашивают свое существование?
– Да, это стало здесь навязчивой идеей. Наш магазин «Всякая всячина», к примеру, вообще больше похож на дворец, чем на торговое заведение. Владелец не дал пропасть остаткам краски и пустил их в дело, выкрасив весь магазин снаружи и внутри, и я слышала, что его дом блещет не хуже. Другие же новости о владельце такие, что его вместе с прочими посадили в тот самый поезд, и теперь у его магазина и у его дома новый владелец – сын местного председателя Партии. Только теперь во «Всякой всячине» закупаются немногие, хотя там, на бесчисленных полочках и в бесчисленных ящичках, покрывающих стены от пола до потолка, есть абсолютно все, что может пожелать душа. Старый владелец с точностью знал, где у него что было: каждый кусочек, каждый лоскуточек лежал в соответствующем ящичке или в соответствующей баночке в его голове, к тому же на Земле не существовало вопроса, который мог застать его врасплох. «Крылья бабочки, крылья бабочки…» Он бормотал название товара себе под нос, затем внезапно замолкал, и тогда было почти слышно, как под его кипой отпиралась какая-то дверка – и он в мгновение ока взлетал на лестницу, скользившую по рельсе вокруг всего магазина, открывал где-то под самым потолком крошечный шкафчик, затем так же стремительно бросался вниз, укладывал нужный предмет на прилавок и принимался очень медленно и с исключительной тщательностью его заворачивать.
Обычно никто никогда не видел, чтобы он двигался быстрее улитки, пересекающей бескрайнее поле вечности, а все эти прыжки и форсажи при поисках товара – они будто были вызваны паническим страхом не успеть найти глаз черного дрозда, детскую погремушку из Праги или что там еще хотел получить покупатель, прежде чем дверца шкафчика в каком-то закоулке его мозга навсегда захлопнется, и это бесценное сокровище канет в вечное забвение.
– Туда и канули все эти сокровища, когда его посадили в поезд…
– Да…
Мари-Софи вздохнула и задумчиво потерла кончик носа в ожидании, что бедолага продолжит диалог. Они помолчали. Потом он что-то невнятно пробормотал, она вздрогнула и вспомнила, что говорила и за него тоже:
– То есть теперь в Кюкенштадте никто не торгует запчастями для Творения?
– Нет, сын председателя Партии совершенно не помнит, где что хранится, он невосприимчив к мелочам жизни – раньше работал на производстве танков…
Человекоподобное существо в постели застонало. Девушка прикусила губу: какая же она зануда!
Даже не заметила, как принялась талдычить о плохом. Она ведь собиралась развлечь бедолагу забавными историями из жизни Кюкенштадта, и вот насела на него с жалобами, что с тех пор, как началась война, город изменился к худшему.
Мари-Софи присела на край кровати и аккуратно разгладила одеяло, укрывавшее ее соседа по комнате, ее пациента… Да, она позволяла себе так его называть, хотя никаких прав у нее на это не было, и она предпочла бы сейчас быть совсем в другом месте – в кафе с громким названием «Берсерк», которое среди местных
