Лучшие цитаты и афоризмы - Фаина Раневская

«Да, я испорчена Таировым, — вспоминала Фаина Георгиевна. — Была провинциальной актрисой, служила в Ташкенте, и вдруг Александр Яковлевич пригласил меня на роль… Вся труппа сидела в зале, а я что-то делала на сцене — ужасно, чудовищно, по-моему, все переглядывались, пожимали плечами. Таиров молчал. Так было день, второй, третий. Потом вдруг в мертвом зале Александр Яковлевич сказал: «Молодец! Отлично! Видите, какая она молодец, как работает! Учитесь!» У меня выросли крылья…»

«Дорогой Юрий Александрович (Завадский)! Мне очень жаль, очень жаль Вас огорчать, но я не могу не написать Вам. То, с чем я сейчас сталкиваюсь в спектакле «Севидж», заставляет меня принять твердое решение — уйти из театра. Я не могу мириться с безответственностью перед зрителем, с отсутствием профессионализма в профессиональном театре, я не могу мириться с равнодушием, распущенностью. В начале этого сезона скоропалительные вводы новых исполнителей, не всегда профессионально подготовленных, отсутствие элементарной дисциплины на этих репетициях, полное отсутствие режиссуры — все это поставило меня в условия, когда играть эту ответственную роль стало для меня буквально пыткой… Моя требовательность к себе дает мне право быть в той же мере требовательной ко всем, с кем я работаю… Подумайте, какая горькая у меня судьба: ведь совсем недавно я просила Вас взять меня к себе в театр, когда я бежала от Равенских, не в силах вынести атмосферы, царящей в его театре (речь идет о театре им. Пушкина. — Прим. ред.) — тогда, как и теперь, я тоже рассталась с любимыми ролями («Игрок», «Деревья умирают стоя»). Повторяю, мне искренне жаль Вас огорчать, нас так много связывает, — но знайте, что я огорчена не менее. Ваша Ф. Раневская».

«Ромм… до чего же он талантлив, он всех талантливей!»

В последние годы жизни Раневская и Ромм встречались в местах, далеких от театра и кино, — неоднократно совпадало их пребывание в Кремлевской больнице. Фаина Георгиевна записывала в дневнике:

«Помнится, как однажды, захворав, я попала в больницу, где находился Михаил Ильич. Увидев его, я глубоко опечалилась, поняла, что он болен серьезно. Был он мрачен. Помню его слова о том, что человек не может жить после увиденного, неимоверного количества метров пленки о зверствах фашистов. Он мне сказал тогда: «Дайте слово, что вы не будете смотреть мой фильм «Обыкновенный фашизм», хотя там нет и тысячной доли того, что делали эти нечеловеки».

Раневская обещала не смотреть этот фильм. И сдержала свое слово, хотя не без труда. Выдающийся киновед Майя Иосифовна Туровская рассказывала, как однажды встретила Раневскую в доме Иосифа Прута. Туровской показалось, что был какой-то сговор: в тот день к Пруту должны были прийти гости на просмотр фильма «Обыкновенный фашизм». Там же был Савва Кулиш — соавтор сценария.  «Как попала Фаина Георгиевна к Пруту в тот день? Подозреваю, что ее привел сам Кулиш». Туровская поняла, что Фаину Георгиевну надо уводить и ради нее самой, и ради Михаила Ильича. Так Майя Туровская «спасла» Раневскую от «Обыкновенного фашизма», который, без всякого сомнения, стал бы тяжелым испытанием для чувствительного сердца актрисы — как и для любого человека, не лишенного совести и сострадания.

Находясь в больнице, Ромм и Раневская затеяли «игру» в переписку. Вот одна из записок Михаила Ильича Ромма к Раневской: «Фаина, дорогая! Я старый и вдобавок глухой на одно ухо. Старею ужасно быстро и даже не стесняюсь этого. Смотрел «Мечту» и всплакнул. А раньше я просто не умел плакать. Обычно я ругаю свои картины и стесняюсь, стыжусь смотреть, а «Мечту» смотрел, как глядят в молодости. На свете нет счастливых людей, кроме дураков да еще плутов. Еще бывают счастливые тенора, а я не тенор, да и Вы тоже…»

«За всю долгую жизнь я не испытывала такой радости ни в театре, ни в кино, как в пору наших двух встреч с Михаилом Ильичом. Такого отношения к актеру — не побоюсь слова — нежного, такого доброжелательного режиссера-педагога я не знала, не встречала. Его советы-подсказки были точны и необходимы».

К 70-летию Ромма Фаина Георгиевна отправила ему поздравительное письмо, полное объяснений в любви. Михаил Ильич ответил ей: «В годы «Пышки» я был (между нами) глуп и самоуверен. Мне казалось, что кино — самое важное, святое дело и, значит, все должны плясать вокруг него. Вреда от него больше, чем пользы… А вообще-то, мне грустно, очень одиноко и ничего не хочу. А будет, как раз, юбилей. Но зачем мне юбилей? Вообще, думается мне, что «Обыкновенный фашизм» — это, по всем признакам, последняя картина человека, а я не понял своевременно. На пенсию пора…».

Когда силы не позволяли им в больнице писать друг другу письма, Ромм и Раневская оставляли друг другу короткие записки: «Я Вас люблю». А дальше: «До встречи в палате», «Встретимся на телевизоре», «Словом, до встречи».

«Скучаю без Михаила Ромма. Он говорил, что фильмы свои его не радуют, но когда смотрел «Мечту» — плакал. В этом фильме он очень помогал мне как режиссер, как педагог. Доброжелательный, чуткий с актерами, он был очень любим всеми, кто с ним работал… Не так давно видела в телевизоре немую «Пышку». Как же был талантлив Михаил Ромм, если в немой «Пышке» послышался мне голос Мопассана, гневный голос его о людской подлости!»

«Эйзенштейна мучило окружение. Его мучили козявки. Очень тяжело быть гением среди козявок».

«В Инне Чуриковой мне интересна ее неповторимость. Она необыкновенно достоверна. Я верю каждому ее движению, взгляду. Верю ее глазам. Никогда не забуду, как она угощала своего любимого: «Ешьте, это птица», как держалась, смотрела на него. И — делалась красивой! Талант делает человека красивым. А ее Любовь Яровая!.. Как она ринулась в революцию от личного счастья! Чурикова играет народоволку по духу. А многие играли просто «хорошеньких», вот я, красавица, а ухожу в революцию, и это была неправда. Сейчас уже не все понимают, какой ценности, правды и силы эта пьеса Тренева. Но я хорошо помню то время, помню Тренева еще учителем гимназии в Симферополе, где я играла. Он писал эту пьесу у меня на глазах».

«Можете сказать, что через вас я объяснилась в любви актерам, которые играли в фильме «Любовь Яровая». Алла Демидова, сыгравшая Панову, ее порочное равнодушие к происходящему, радость по поводу гибели людей!.. Как она несет эту тему великолепно! В старину таких актрис называли «кружевницами». И, по-моему, просто неповторим Андрей Попов в роли профессора Горностаева».

«Прихожу как-то в театр, на доске объявлений приказ: «За опоздание на репетицию объявить выговор артисту Высоцкому». Прихожу второй раз — новый выговор, в третий раз — опять выговор. Посмотрев в очередной раз на доску объявлений, воскликнула: «Господи, да кто же это такой, кому объявляют бесконечные выговоры?!» Стоявший рядом юноша повернулся ко мне и сказал: «Это я». Смотрю, стоит передо мной мальчик-малышка. Говорю ему: «Милый мой Володечка, не опаздывай на репетиции, а то тебя обгадят так, что не отмоешься!»

«Я радуюсь таланту другого, как радовалась бы своему собственному», — часто повторяла Фаина Георгиевна.

Однажды по телевидению, в спектакле, увидела Марину Неелову. «Никогда прежде не знала, не встречалась, но какая прелесть, какой трепетный дар! Разыскала ее. Она прибежала ко мне. И, видно, ей хотелось как-то выговориться, показать мне, кто же она такая, ведь я так мало видела, знаю ее. И она играла передо мной, показывала мне свои роли, прямо здесь, без всяких декораций. В ней есть какое-то изумительное самозагорание!.. Я бы, наверное, не могла».

Истории о Раневской

В эту часть книги мы включили те истории и рассказы о Фаине Раневской, чью стопроцентную достоверность не удается подтвердить. Легендарное чувство юмора Фаины Георгиевны и ее неиссякаемое жизнелюбие в людской памяти смешиваются с фразами и эпизодами, происходившими в ее окружении или вообще, которые бы просто могли случиться.

Сейчас, по прошествии времени, выяснить это уже не представляется возможным.

«Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно», — заметила как-то Раневская. Когда молоденькая Марина Неелова переступила порог квартиры Фаины Георгиевны, она с изумлением воскликнула: «Я знала, что вы бедная. Но чтобы настолько…».

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством.

Марии Мироновой она заявила:

— Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.

— Но ведь так нельзя жить, Фаина.