Волчья сыть - Сергей Шхиян

Моя практика армейского санинструктора была основана на наглой самоуверенности и безответственности молодости, а также использовании широко применяемых относительно безобидных лекарств.

Мой подвиг с удалением аппендикса был вынужденным. Из-за нелетной погоды больного не смогли эвакуировать в госпиталь, у него уже начинался перитонит, и был реальный шанс умереть. Так что мне самому пришлось делать операцию под радиоруководством военного хирурга, рискнувшего своими погонами ради спасения жизни солдата.

Как ни странно, все прошло довольно гладко, но страха мы с этим военврачом натерпелись великого.

Главное правило, которому я мог следовать с открытой душой, было: «Не навреди!». С «вылечи» дело обстояло значительно сложнее.

— У вас что, кроме меня, в городе лекарей нет? — сердито спросил я служку.

— Есть, батюшка, немец один есть, так его не сыскали. Уехали они, а куда — неведомо.

Про Винера я и сам был в курсе дела. Архиерейская коляска, на которой за мной приехал чернец, оказалась большой, неуклюжей, но на мягких рессорах и с полотняным тентом.

Я сел на кожаную подушку, набитую, как было принято, конским волосом. Служка скромно пристроился рядом, и тучный кучер тут же тронул лошадей. Мы не спеша покатили к большей из двух городских церквей. По дороге я спросил служку, что случилось с архиереем.

— Занедужили они ночью. Очень маются, — неопределенно ответил он.

Что такое архиерей, я знал весьма приблизительно. Ясно было только, что это какой-то церковный начальник. Просить разъяснения у служки я не рискнул, чтобы не вызвать подозрений своей странной теологической безграмотностью.

Мы подъехали к одноэтажному кирпичному дому под зеленой крышей. На крыльце меня ждал дородный священник, по-видимому, отец Никодим. Был он очень взволнован.

— Горе-то какое! — сказал он низким, зычным голосом, припадая на букву «О». — Володыко, дай Бог ему здоровья, помирает.

Священник перекрестился, перекрестил заодно меня и, суетясь, пошел вперед показывать дорогу. Мы вошли в большую, светлую комнату, где на широкой деревянной кровати, утопая в перине, лежал худощавый пожилой человек с искаженным от боли лицом.

Я для порядка перекрестился на иконостас, украшающий красный угол. Сделал я это, по недостатку опыта, не очень ловко, однако, на это никто не обратил внимания.

— Что случилось, ваше преосвященство? — спросил я, подойдя к постели больного.

— За грехи мне муки, — ответил архиерей слабым голосом, — помираю…

Я взял старика за запястье и проверил пульс. Он был вполне приличный для его возраста, с хорошим наполнением.

— Сесть сможете?

— Шевельнуться не могу, не токмо, что сесть.

— Болит-то у вас где?

— Везде болит, сыне.

Я чуть не засмеялся, вспомнив анекдот про боли во всем теле. «Куда ни ткну пальцем, везде дикая боль», — жалуется больной доктору. «Это у вас палец сломан», — поставил диагноз врач.

— Батюшка, — обратился я к отцу Никодиму, — помогите снять с владыки рубашку.

Мы осторожно приподняли архиерея и стащили с него рубаху. Старик мученически стонал, призывая Господа укрепить его силы и прервать мучения.

У бедолаги оказался зверский опоясывающий фурункулез. Я с облегчением вздохнул. Болезнь эта неприятная, но не смертельная. В нормальной амбулатории справиться с фурункулами было бы плевым делом: УВЧ, ультрафиолет, антибиотики… Я поднял глаза к потолку и задумался. Фурункулез только начинался, и, пока чирьи не созреют, и их можно будет вскрыть, владыке придется лежать на животе неделю в мучениях и униженной зависимости от судна и утки.

Больной и свидетели с благоговением следили за моими раздумьями.

Ничего радикального я придумать не смог и решил прибегнуть к немудрящему народному способу лечения этого недуга.

— Батюшка, — обратился я к местному священнику, — прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.

Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.

— Может, мне исповедаться и причаститься? — жалобно спросил больной. — Сколько, сыне, я еще проживу?

— Причаститься, конечно, не помешает, — согласился я. — А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.

— Так я что, не помру нынче? — удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.

— За двадцать лет не поручусь, — признался я, — но что никакого серьезного заболевания у вас нет — это святая правда. Хотя помучиться несколько дней придется.

За разговорами я приготовил снадобье, прилепил на каждый будущий фурункул по рассасывающей лепешке и забинтовал чресла архиерея чистой холщовой тряпицей.

— Ишь ты, сразу полегчало! — сказал владыка в конце процедуры почти нормальным голосом. — Все в руках Господа!

Он неожиданно для меня слез с постели, укрепился на ногах, подошел к образам и опустился перед ними на колени.

У меня чуть не отъехала крыша. С такими фурункулами ему должно было быть больно даже шевельнуться. Чего-чего, а мучений, доставляемых такой пакостью, как чирьи, я насмотрелся предостаточно.

Архиерей, между тем, преспокойно молился и отвешивал земные поклоны.

Я подождал минут десять и уже собрался потихоньку уйти, как неожиданно появилось новое лицо — уездный начальник, которому положено было в данный момент умирать от цирроза печени, а не разгуливать по гостям. Выглядел он довольно бодро и выдыхал густые винные пары.

Первым делом надворный советник Киселев истово перекрестился на иконостас, а затем бросился ко мне с объятиями.

— Алеша, голубь ты мой, спаситель, душевно рад тебя видеть у одра, можно сказать. Благодарствуй за излечение, спас от смерти мучительной. Все как рукой сняло! Как ты мне запретил винище проклятое пить, — сказал он, дыша густым перегаром, — да руки на меня наложил, другим человеком стал!

Надеюсь, что во время этой странной тирады у меня был не очень глупый вид.

— Неужели совсем печень не болит? — растерянно спросил я.

— Совершенно-с, лет десять не ощущал себя таким здоровым. Да и владыка, смотрю, помирать раздумал, — сказал он встающему с колен архиерею.

— Господь не попустил, — подтвердил архипастырь.

— Нынче же вечером прошу ко мне, — обратился ко всем присутствующим уездный начальник, — премного обяжете.

— Непременно будем, — ответил за всех архиерей и покрутил бедрами. — Верите, Александр Васильевич, буквально от смерти спас меня сей вьюнош.

— Ваше преосвященство, — спросил я его дрогнувшим голосом, — вам что, совсем не больно?

— Ощущать ощущаю, но боли нет, — твердо ответил старик.

Похоже было на то, что я делался чудотворцем. Относительно того, что я сын своего папы, у меня сомнений не было благодаря фамильному сходству и другим признакам, поэтому никаких богохульных иллюзий о своем тайном божественном происхождении у меня не возникло. Вероятно, обострились какие-то экстрасенсорные способности, о которых я не подозревал.

Я даже прислушался к себе, но вроде никаких изменений не чувствовалось.

— Барин, за вами приехали, — сообщил мне с порога церковный служка, опасаясь входить в комнату с таким количеством «начальства».

Явился он вовремя. Мне хотелось побыть одному и попытаться понять, что, собственно, происходит.

— Так, значит, до вечера? — сказал мне, прощаясь, Киселев.

— Да, да, конечно, — рассеянно ответил я.

Архиерей на прощанье от полноты чувств расцеловал меня в обе щеки и перекрестил. Об оплате никто, понятное дело, не вспомнил.

На улице меня ожидал незнакомый экипаж, присланный от очередного больного. Похоже, что княгиня Анна Сергеевна сделала мне рекламу, и вся местная знать собиралась впрок полечиться у нового доктора.

Началась утомительная езда «с визитами», как говорили о посещении врача в старые времена. Создалась целая очередь из разнокалиберных экипажей, следовавших за мной кортежем, создавая сумятицу в маленьком городе и вызывая брожение умов у его жителей.

Оказалось, что, несмотря на заштатность и провинциальность, в Троицке жило довольно много дворянских семей вполне светского толка. Я предположил, что они отсиживаются здесь от строгостей, введенных в столице сумасбродным императором.

Кроме этих семейств, моими пациентами стали окрестные помещики, имевшие городские резиденции, и богатые купцы, стремящиеся в образе жизни походить на дворян.

Серьезных заболеваний мне не встретилось. Приглашали меня, скорее всего, следуя моде, чтобы оказаться не хуже других, и, соответственно, щедро платили.

Слух о моем небывалом гонораре у генерала облетел весь город, и на меня стали смотреть, как на какую-то священную корову. Даже недошитый полукафтан вписывался в образ эксцентричного миллионера. Красавицы дочки строили модному, богатому доктору глазки, сыночки шаркали ножкой, а мамы пытались посвятить в семейные тайны.