Повседневная жизнь рыцарей в Средние века - Жан Флори

Начиная с конца IX века внутри каждого из тех больших «отсеков», на которые империю Каролингов разделил Верденский договор, развертывается один и тот же, по сути, политический процесс. Различие состоит лишь в скорости его протекания в разных частях бывшей Империи, причем наиболее быстро он протекал в западной части, которая станет королевством Францией. Сущность же его в том, что герцоги и графы, действуя как бы в качестве представителей королевской власти, основывают свои собственные княжества, являющиеся достаточно сплоченными политическими образованиями. Себе лично они при этом присваивают заимствованный из истории Древнего Рима титул «принцепса» (princeps), то есть «государя», что служит символическим выражением их стремления в политической автономии.

Сыграла ли какую-либо роль в этом процессе упадка королевской и возвышения княжеской власти «вторая волна нашествий» — сарацин, норманнов и венгров? Историки на этот вопрос отвечали сначала положительно, потом отрицательно. На наш взгляд, некоторую, пусть не главную, роль она все же сыграла. Не следует полностью сбрасывать со счетов истории набеги сарацин или норманнов{2}. Ответом на эти вторжения было строительство, почти повсеместное, замков. Замкам еще предстоит, в ближайшем будущем, стать оплотом движения к автономии, но пока они — местопребывание и символ публичной власти, той власти, которую их владельцы, «шатлены», осуществляют над людьми от имени короля и которую они вскоре приватизируют. Замки же служат окрестному населению местом убежища. Эту последнюю функцию историки сначала чрезмерно преувеличивали, а потом, впав в противоположную крайность, принялись чуть ли не полностью отрицать. Бесспорным остается то, что замки выполняли функцию защиты и в XI веке{3}.

Менее всего подлежит сомнению фактор норманнских набегов в ходе образования княжеств. Отчасти именно потому, что княжества противостояли норманнам с большим успехом, нежели Каролинги, одно из них (а именно то, которое стало вотчиной преемников Роберта) завоевало авторитет настолько высокий, что его владетели сочли себя достойными претендовать на королевский престол (885). С другой стороны, Каролинги, терпящие от норманнов одно поражение за другим, своей скандальной неспособностью организовать борьбу против этих морских разбойников делают королевскую власть, спустя столетие, уязвимой мишенью для происков Гуго Капета (отпрыска все той же княжеской династии робертинианцев), который овладел короной в обстановке всеобщего безразличия.

Норманны, впрочем, сами внесли весомый вклад в образование одного из таких региональных княжеств. Перед тем как уступить Роллону Нормандию, король франков Карл Лысый наносит викингу под Шартром (911) поражение, которое трудно оспорить. Таким образом, уступка норманнам региона, где они уже успели прочно обосноваться, сама по себе не является проявлением слабости. Выгоды же такой уступки для королевства, в составе которого Нормандия остается инкорпорированной, достаточно очевидны: она замыкает норманнов в четко очерченные границы, ставит их вождя (отныне герцога Нормандии) в состояние вассальной зависимости по отношению к королевской власти и сопровождается принятием христианства северными разбойниками. Целая эпоха, наполненная набегами, грабежами, массовыми избиениями жителей, была наконец-то завершена.

Король, несмотря на свой титул rex Francorum («король франков») и на большое число графств под его прямым господством, осуществляет всю полноту своей публичной власти, которая включает в себя в качестве основных элементов назначение и отстранение от должностей «публичных чиновников» и епископов, чеканку монеты, взимание налогов и податей, — лишь в своих личных земельных владениях (доменах), да еще на прилежащих к ним территориях, где сильно его влияние. В других же регионах — в неукрощенной и замкнутой в себе Бретани, в Гаскони, Нормандии, Фландрии и т. д. — князья, беря на себя функции публичной власти, приватизируют королевские прерогативы и административный аппарат королевства, причем в первую очередь фискальную систему. Феномен этот еще шире распространяется в X веке, который по праву мог бы быть назван «золотым временем княжеств».

К 950 году в лоне «княжества Франция» возникают новые центры власти, графства, главы которых отвергают свою изначальную зависимость и вырывают у короля признание их автономии и наследственного характера их honores — этого очень своеобразного «гонорара» в различных формах или, если угодно, почетной «заработной платы», выдавая которую, королевская власть возмещала выполнение графами общественных функций. Стоить добавить, что функции эти выполнялись графами исходя из их собственных сил и средств.

Это преобразование единиц «административных» в единицы политические наиболее характерно для западной части франкского государства (la Francie occidentale). Этого не произошло в Германии, где центральная власть возглавлялась людьми (Генрих, Оттон) твердого закала и где она опиралась на широкую поддержку послушного королю духовенства, белого и черного. Там центральная власть держала под контролем и герцогства, и епископства. Лишь в ходе политических кризисов, вызванных тем, что некоторые носители королевского сана явно не соответствовали занимаемой ими «должности», в некоторых землях имели место частичные узурпации, однотипные с тем феноменом, который во Франции стал общим правилом политической жизни. Здесь же, во Франции, князья (princes, то есть «государи») даже если и соглашались признать свою вассальную зависимость от короля взамен на honores последнего, все же ведут себя по отношению к нему как равные с равным. Хорошо известен рассказ, дошедший до нас благодаря Адемару Шабанскому:

Альдеберт, граф Перигора, захватил Тур и передал этот город во владение своему вассалу Фулку Анжуйскому, но Тур вскоре был у него отобран прежним сеньором, графом Шампани, союзником и вассалом короля Франции Гуго (последний к этому времени делил и власть, и королевский титул со своим сыном Робертом). Альдеберт осадил Тур вторично. Тогда Гуго с Робертом вызвали его к себе и напомнили ему о необходимости подчинения графа королю следующим вопросом: «Кто из тебя сделал графа?» На что тот не моргнув глазом ответствовал: «А кто вас сделал королями?»{4}

Конечно, только Капетинг, и никто иной, был подлинным королем, священной особой; именно над ним архиепископ Реймса, один из преемников Реми, совершил обряд миропомазания. Тут никаких споров быть не могло. Однако королевская власть оказалась присвоенной ее собственными агентами, графами, а вскоре — и агентами этих агентов; вассалитет вот-вот должен был обернуться феодализмом, хотя некоторые публичные функции все же продолжали выполняться (например, судопроизводство), по крайней мере, на уровне графств.

Очень сходные, если не аналогичные, процессы развертываются и в масштабе княжеств. Стоило по той или иной причине (несовершеннолетие, ссоры из-за наследства, дряхлость, телесные недуги, упадок умственных способностей и т. д.) ослабнуть личной власти князя — тут же сеньоры одного или нескольких графств предпринимали попытку вырваться или выскользнуть из-под княжеской опеки. Так, графства Ман, Блуа, Анжера, расположенные на окраинах «герцогства Франция», сумели эмансипироваться, воспользовавшись удобным моментом. Основатели этих новых политических образований вовсе не были «новыми людьми», пришедшими невесть откуда авантюристами (это мнение долго бытовало среди историков): нет, почти все они находились в разной степени родства, были связаны со старинными аристократическими «большими семьями» именно этих мест. Посредством узурпации публичной власти или, точнее, власти военной и судебной, а также посредством присвоения соответствующих источников доходов эти графы подняли свой статус до княжеского уровня и иногда входили в прямой вооруженный конфликт с князьями. Раздробление публичной власти все более прогрессировало, что делало необходимым дополнить ее или даже заменить ее частными отношениями между человеком и человеком.

Ярким свидетельством распространенности вассалитета и его трансформации в социально-политический институт служит часто цитируемое письмо Фулберта Шартрского, относящееся, правда, к несколько более позднему времени (написано около 1020 года). Епископ Шартра отвечает на вопрос графа Пуатье, герцога Аквитании, поставленный относительно содержания понятия «вассальной верности». У епископа — свои вассалы и свои сложности в отношениях с ними, так что ответ дается со знанием дела. Главная его мысль — взаимный характер обязательств, возникающих как следствие передачи земель сеньора в условное владение вассала (бенефиций){5}. Сначала перечисляются «отрицательные» обязательства (не делать чего-либо, не допускать чего-либо и т. п.), которые сводятся к формуле «ничем не вредить сеньору» (по-латыни он обозначается как dominus — «господин»), которому вассал дал клятву верности. Формула эта раскрывается далее в следующих положениях: «не наносить никакого вреда телу сеньора», ни его замку, ни его владениям, ни отправляемому им правосудию. Все эти запреты связаны, видимо, с фактом делегирования сеньору публичной власти, которую он в своем лице и представляет. Пусть вассал поостережется от их вольного или невольного нарушения. Однако даже безупречное следование указанным заповедям еще не дает оснований говорить о «вассальной верности» в узком смысле слова.