Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров - Дэн Джонс

дворец и взять в плен юного короля, тем самым символически захватив источник власти, что привело бы к государственному перевороту. Маловероятно, чтобы Глостер на самом деле хотел выкрасть короля, но Бофорт не собирался полагаться на его благонадежность. Он занял Саутуарк, и, когда над не сомкнувшим глаз городом встало солнце, лондонцы бросились к берегу реки и увидели, что южная сторона Лондонского моста перегорожена огромными цепями и тяжело вооруженные солдаты расставлены через равные промежутки, «как будто здесь шла война, как будто они воевали с солдатами короля и нарушили мир». На северном конце моста Глостер и новый мэр закрыли городские ворота. Результатом этого противостояния, скорее всего, стала бы смертельная схватка на мосту. В городе началась паника. «За час в Лондоне закрылись все лавки», — писал хронист[55].

Однако сражение так и не состоялось. Ярости, кипевшей по обеим берегам Темзы, хватило бы на то, чтобы окрасить кровью водовороты под узкими пролетами моста. Но, к счастью, в Англии нашлись и не такие горячие головы, как два рассерженных дяди короля. Главными среди них были Генри Чичели, архиепископ Кентерберийский, и Педру Португальский, герцог Коимбры, двоюродный брат короля Генриха, который много путешествовал и в тот момент находился при английском дворе как почетный гость[56]. Весь день 30 октября они лихорадочно вели переговоры и восемь раз отправляли гонцов от одной стороны к другой, пока в конце концов не договорились о перемирии.

Давняя вражда поутихла. На следующий день Бофорт написал возмущенное письмо своему племяннику Джону, герцогу Бедфорду, умоляя его вернуться из Франции и взять в свои руки пошатнувшуюся власть: «Если ты желаешь благополучия его величеству королю, его землям Англии и Франции, себе самому и нам желаешь добра, поспеши сюда, — писал он. — Если же ты замешкаешься, то, честное слово, мы учиним битву, и это будет для нашей страны испытанием. Таков уж твой брат. Да сотворит из него Господь хорошего человека»[57]. В январе Бедфорд приехал и год занимался тем, что восстанавливал спокойствие.

Это был значимый поступок. В каком-то смысле, вернувшись и примирив рассорившихся родственников, герцог заменил короля. Но это сработало. Кардинал Бофорт ушел с поста канцлера. Вскоре его внимание переключилось на военный поход против гуситов, реформатской секты еретиков из Богемии, который он, по указанию папы, должен был возглавить. Но падение Бофорта не означало победы Глостера. По распоряжению Бедфорда, правила, по которым работал совет в 1422–1424 годах, вновь обрели силу. И в январе 1427 года в Звездной палате Вестминстерского дворца и в доме Глостера в Лондоне прошли две встречи, на которых и Бедфорд, и Глостер перед собравшимися лордами поклялись на Евангелии поддерживать систему управления советом. Оба согласились с тем, что с ними будут «советоваться и считаться, ими будут управлять лорды — члены совета и король, и подчиняться они будут им так же, как королю». Принося клятву, Глостер не был искренен, потому что меньше чем через год он вновь потребовал расширения своих полномочий в вопросах внутренней политики, заносчиво угрожая игнорировать все заседания парламента, пока не получит того, что хочет. Но его вновь недвусмысленно поставили на место: в парламенте заявили, что ему должно быть достаточно той власти, которой его посчитала нужным наделить страна, и убедительно попросили подтвердить, что он «не желает большей власти». Перед нависшей угрозой серьезного кризиса победило общее стремление сохранить и защитить правительство короля.

Тем не менее, как бы старательно члены совета ни следовали правилам, монархия не могла долго обходиться без короля, и любая угроза существующему порядку неизбежно становилась для них серьезным испытанием. Кризис 1425–1427 годов ярко проиллюстрировал, почему в короле-ребенке так хотели видеть способность «через несколько лет властвовать единолично». Вызов Бедфорда из Франции был отчаянным шагом, к которому было бы неразумно и нежелательно прибегать в ближайшее время снова. В общем, в 1420-е годы стало ясно, что Генриху придется вырасти или его силой заставят повзрослеть как можно скорее. Однако выйти на авансцену Генриха заставили не внутриполитические дрязги, а происходившее по ту сторону Ла-Манша. Именно события во Франции сподвигли временных правителей из совета впервые переложить малую толику реальных королевских обязанностей на семилетнего мальчика.

Рожден быть королем

17 августа 1424 года в долине у укрепленного города Вернёй в восточной Нормандии в боевом порядке выстроились восемь тысяч человек. Напротив ощетинилось копьями войско дофина, или, как он сам себя называл, короля Франции Карла VII. Самого Карла там не было, армией из четырнадцати — шестнадцати тысяч тяжело вооруженных и готовых стоять насмерть солдат командовал его дальний родственник, двадцатисемилетний принц крови Жан, граф Омальский, с юности боровшийся с англичанами. Над войском графа развевались флаги и вымпелы солдат из разных стран: французы стояли бок о бок с шестью с половиной тысячами шотландских латников и лучников, тут же были испанцы, с флангов усиленные двумя отрядами ломбардской кавалерии. Этот регион на севере Италии был родиной оружия высочайшего качества, а также наводивших ужас на всю Европу, облаченных в тяжелые доспехи конников. Одного только скрежета металла, исходящего от мощных, закованных в латы коней, и ослепительного блеска копий и нагрудников воинов хватало, чтобы внушить ужас всем, кто их видел. Во французской армии этих всадников смерти было около двух тысяч. И открытая, незащищенная долина под Вернёем была для них идеальным полем брани. Это было грозное зрелище[58].

Восемь тысяч англичан и нормандцев под командованием Джона, герцога Бедфорда, готовились дать отпор этим внушающим ужас всадникам и многотысячной пехоте. Регент Франции вел в бой солдат, облаченный в сюрко с белым французским и красным английским крестом, что являло собой символ двуединой монархии, которую он представлял. Поверх была накинута синяя бархатная мантия ордена Подвязки. Рядом с Бедфордом стоял Томас Монтекьют, граф Солсбери, седеющий вояка, который в свои тридцать шесть был одним из самых известных полководцев Европы. Но даже этот доблестный тандем двух опытных, выдающихся военачальников мало что мог поделать с тем, что ситуация на поле брани складывалась в пользу противника.

Солдаты Бедфорда и Солсбери заняли позиции с учетом угрозы, исходившей от кавалерии. Всадник на лошади в доспехах на полном ходу мог сбить солдата с ног и пронзить его копьем. Мощная, наступающая одновременно кавалерия в несколько сотен человек могла раздробить войско на несколько частей и посеять в нем хаос еще до начала ближнего боя. Так что, как в битве при Азенкуре, английские лучники окружили себя вбитыми в землю, заостренными деревянными кольями, которые могли стать серьезной преградой для атаки кавалерии. Большая группа английских и нормандских латников — рыцарей-пехотинцев в доспехах, вооруженных мечами, топорами и кинжалами, — собралась в один большой