Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Владимир Короткевич

— Клеоник, друже! — крикнул Марко.

Отворилось слюдяное окошко. Выглянула совсем сопливая для мастера (лет под тридцать) голова. Смеётся. А чего ж не смеяться, если всё ещё холост, если все тебя любят, даже красавица несравненная Фаустина.

Клеоник, приветствуя, поднял руку с резцом. Волосы как золотистая туча. Тёмно-голубые глаза и великоватый рот смеются. И Марко засмеялся ему в ответ. Друзья! Улыбки одинаковые. Очень приятные, чуть лисьи, но беспечные.

— Выходи, Клеоник, дела.

— Подожди, вот только задницу святой Инессе доделаю, — сказал резчик.

— Как задницу? — спросил Гиав.

Вместо ответа Клеоник показал в окно деревянную, полусаженную статуэтку женщины, стоящей перед кем-то на коленях. Непонятно, как это удалось резчику, но каштановое дерево её волос было лёгким даже на вид и казалось прозрачным. А поскольку женщина чуть наклонилась, прижимая эти волны к груди, волосы упали вперёд, обнажив часть спины. Дивной красоты была эта спина, схваченная мастером в лёгком, почти незаметном, но полном грации изгибе.

И ничего в этом не было плохого, но резчик чуть стыдился и говорил грубовато.

— А так. Она же волосами наготу прикрыла в басурманской тюрьме. Чудо произошло.

— Так, наверное, и... спину? — предположил ошеломлённый Гиав.

— А мне-то что? Всё равно она в нише стоять будет. Кто увидит? А мне руку набивать надо. Все святые в ризах, как язык в колоколе, а тут такой редкий случай.

Несколькими почти невидимыми, нежными движениями он поправил статую, набросил ей на голову фартук — прикройся! — и вышел к гостям, приперев щепочкой дверь.

Вестуна, дударя и друга Зенона, Тихона Уса, нашли возле мастерской Тихона в Золотом ряду.

Тихон, взаправду такой усатый, что каштановые пряди свисали до середины груди, выслушав Зенона, поморщился.

— Дурень ты, дружок, — попенял он Зенону. — Я за тот хлеб ему отработал. Перстенёк золотой с хризолитом сделал его... гм... ещё в прошлом сентябре. Она в сентябре родилась, так что хризолит ей счастливый камень. Неужели такая работа половины безмена зерна не стоит? Я думал, мы в расчёте. И потом, если голуби виноваты, он должен тебе отдать. Площадь, на которой его лавка стоит, принадлежит Цыкмуну Жабе. А хлебник ни гроша Жабе не платит и за то должен голубей с Бернардинской и Иоанновой голубятни кормить. Так он, видать, от голодухи не кормит. Глаза у него шире живота и ненасытные, как зоб у ястреба. Святых птиц к разбою приучил. Что же делать?

Кирик спрятал в карман кости, которыми от нечего делать мужики играли втроём, и поднялся.

— А ну, идём.

— Куда ещё? — спросил Зенон. — Вечно ты, Марко, раззвонишь.

— Пойдём, пойдём, — поддержали кузнеца друзья.

Тихон также встал. У него были удивительные руки, грязно-золотые даже выше кистей — так за десять лет въелась в них невесомая золотистая пыль, единственное богатство мастера. Жилистые большие руки.

И эти золотые руки внезапно сжались в кулаки.

...В зале суда читали приговор. Читал ларник[43], даже на вид глупый, как левый ботинок. Вытаращивал глаза, делал жесты угрожающие, примирительные, торжественные. А слов разобрать было почти нельзя — словно горячую кашу ворочал во рту человек.

— Яснее там, — усмехнулся Лотр.

— «...исходя из, — ларник громоподобно откашлялся, — высокий наш суд повелевает сатанинскому этому отродью...». Слушай!

От громоподобного голоса мыши в клетке встали на задние лапки. Ларник поучительно изрек им от себя:

— Ибо сказано, кажется, в Книге Исход: «Шма, Израиль!» Это значит: «Слушай, Израиль!». Вот так.

— У вас что, все тут такие одарённые? — спросил Лотр.

— Многие, — усмехнулся доминиканец.

Ларник читал по свитку дальше:

— «Повелевает высокий наш суд осудить их на баницию[44], изгнать тех мышей за пределы славного княжества и за пределы великого королевства, к еретикам — пусть знают. А поскольку оно высокое, наше правосудие, выдать им охранную грамоту от котов и ворон». Вот она.

Корнила взял у ларника свиток, пошёл в угол, начал запихивать его в мышиную нору. И вдруг свиток, словно сам собой, поехал в подполье, а ещё через минуту оттуда долетел радостный сатанинский писк.

— Так-то, — произнес сотник. — С сильным не судись.

Великан Пархвер прислушался:

— Они, по-моему, его едят. У меня слух тонкий.

— Их дело, — буркнул сотник.

В подполье началась радостная возня.

— Видите? — оживился мрачный Комар. — И они пришли. И им интересно.

Кардинал встал.

— Думаю, не должны мы забывать о милости, о человечности, а в данном случае — об анимализме. Нужно дать две недели покоя матерям с маленькими мышатами... Нельзя же так, чтобы в двадцать четыре часа.

— Ум — хорошо, а дурость — это плохо, — как всегда, ни к селу, ни к городу проговорил Жаба.

— И месячный срок для беременных мышей, — добавил Босяцкий.

Ларник слушал, что ему говорят и шепчут, черкал что-то пером. Потом встал и огласил:

— В противном же случае — анафема.

Друзья стояли у дверей хлебника. Хлебник шнырял глазами по соседям-лавочникам, но те, очевидно, не хотели связываться со здоровенными, как буйволы, ремесленниками.

— Так что? — спросил Ус. — Перстенька моего не считаешь?

— Почему? — спрятал глаза хлебник. — Ну, ошибся. Ну, ошибка. Насыплю ему ещё узелок.

— И тот насыпь, — мрачно сказал «грач» Турай.

— Это почему? — взвился хлебник.

— А потому, — поддел, смеясь, Марко. — Чья забота голубей кормить? Жмёшься, скупердяй? Из-под себя съел бы?

— Ты уж заткнись, щенок, — зашипел было на него хлебник.

— А вот я дам тебе «узелок», — заступился за друга Клеоник.

— Ты чего лезешь?! Ты?! Католик! Брат по вере!

— Братом я тебе на кладбище буду: ты у капеллы, а я с краешка, хотя я богов делал, а ты их грабил.

— Богохульник! — кипел хлебник.

— Замолчи, говорю, — усмехался Клеоник. — А то я с тебя лишнюю стружку сниму или вообще сделаю из тебя Яна Непомуцкого[45].

— А вот тебе и торба для этого. — Кирик бросил к ногам хлебника мех.

— Это ещё зачем? — покраснел тот.

— Он дал тебе десятую часть талера. Это больше половины этого меха.

Зенон готов был сквозь землю провалиться. Сам не справился, простофиля, теперь друзья за него распинаются.

— Нет, — еле выдавил хлебник.

— Значит, не дашь зерна?

— Рожу, что ли?

— Та-а-к, — подозрительно спокойно произнес Кирик. — Духи святые всё склевали, мыши подсудимые.

И он внезапно взял хлебника за грудки:

— Пьянчуга, сучья морда, грабитель. Ты у меня сейчас воду из Немана будешь пить до Страшного суда.