Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
В Москве ещё тоскливее, чем на юге. Не осталось близких по духу людей, способных несколько часов тащиться с другого конца безразмерного города, чтобы упасть в мои объятия, выслушивая жалобы. Тому, кто дотянул до преклонных лет, ситуация знакома: будто ты вернулся с чужой планеты, и хоть мчался быстрее света, на Земле прошла уже пара сотен лет, а у звездолётчика всего какой-то десяток, и никто его не узнаёт, даже забыли, зачем посылали. И жизнь другая, и люди новые.
Целый день провела у Тины, посидели за бутылкой «Мукузани», поговорили обо всём – давно не виделись. Вообще-то, я никогда не ходила у неё в любимчиках, у Тины подруг – воз и маленькая тележка, а у меня она самая близкая с тех, незапамятных, ещё институтских, времён. Тина женщина удивительного душевного мужества. В воображении я часто разговариваю с ней, поверяя ускользающие во времени мысли, но вживую общаться с нею стало непросто, она как бы внутренне сопротивляется всему, что я говорю. На её примере видна несостоятельность утверждения, что с возрастом люди становятся терпимее. Широта познания и увесистый багаж опыта мешают ей понимать других, впрочем, она к этому и не стремится. Выговаривает с укоризной:
– Что у тебя за страсть к романам с плохим концом? Нужна хотя бы надежда.
– Ну да, – усмехаюсь я, – была такая дурацкая советская песенка: Вся жизнь впереди, // Надейся и жди. Хочешь засунуть голову подмышку, насладиться иллюзией? Пожалуйста. Я предпочитаю соответствие реальности. Всё хорошее – лишь промежуточное состояние между началом и концом, а конец никогда счастливым не бывает, он есть катастрофа по определению. Послушай человека поумнее нас: Надежда – незаконнорожденное дитя воображения. Надо научиться жить без надежды. Вечная жизнь та, что происходит сейчас.
Тина фыркнула:
– Видно, сказанул с большого горя.
Пришлось согласиться, что она попала в точку: Набокова душила ностальгия.
На другое моё замечание «Не жалей на себя денег, у нас, стариков, потребности небольшие, а туда не возьмёшь» Тина разражается пространной тирадой:
– Напрасно ты так думаешь. Мне денежки очень даже нужны: племянница замуж выходит, теперь в конверты кладут, чтобы сами себе покупали, не то подарят четыре чайных сервиза, а столового ни одного. Сколько дать, чтобы мало не показалось, не знаю. Британцы здорово придумали: к приглашению на свадьбу прикладывается список вещей, которые требуются новобрачным. Внуку на день рождения надо? Надо. А у меня их трое, с невестками, и четверо правнуков подрастают. Лекарства дороже мяса, деньги жрут, как крокодилы. И никаких доходов, кроме пенсии. У детей брать не хочу принципиально, хотя всё равно беру. Хорошо у тебя две квартиры, третью родители оставили, а мы с мужем при жизни всё детям раздали.
Мне становится стыдно. Когда я вышла за Дона, который заменил мне весь мир, мы с Тиной отдалились: моя бурная жизнь не оставляла времени для подруг, впрочем, в той среде, куда я попала, им просто не было места. А вот при Кирилле мы с Тиной встречались уже семьями и очень тепло, наши мужья дружили. Но, похоже, Тину раздражает, что после смерти Дона я так легко и быстро вышла замуж, а она хранит верность первому и единственному. Впрочем, не сомневаюсь, что мужчин у неё побывало достаточно. Возможно, только в приятелях, хотя голову не отрез не дам. Но это всё какие-то странные существа: деревенские соседи, выпивохи, случайные знакомые, ремонтники стиральных машин и холодильников. Все они испытывают к Тине странную тягу. Она и сама не прочь заложить за воротник, любвеобильна и не очень строгой морали – прятала у себя от зятя любовника дочери. Меня Тина в свои тайны не посвящает, просто я наблюдательна. Тем более не осуждаю – моё какое дело, всякий живёт по своим лекалам, человек она хороший, добрый, честный до неудобства. К её претензиям я отношусь снисходительно, они появились в старости, когда Тина возомнила себя оракулом, ей нравится доказывать, как я не права. Да ради Бога, пусть резвится, я искренне её люблю и радуюсь, что она вообще меня не гонит.
Одиночество, которое в большом городе всегда чувствуется острее, прихватило сердце не слабее грудной жабы. От холода и неприкаянности снова устремляюсь в крошечную Хосту, где утро начинается ярким солнцем в глаза, а не грязным ленивым рассветом, как в Москве. С животным наслаждением умываюсь ледяной водой, а случайно намокнувшая ночнушка мгновенно высыхает прямо на теле. Фальшивая зарядка и чашка душистого кофе, лёгкий сарафан, вьетнамки на босу ногу, пляж, море, которое ласкает до обморока, потом рынок. Лениво копаюсь в пестроте овощей и фруктов, каждый месяц новых по запаху и цвету. Продавцы, разомлевшие от жары, терпеливо ждут, когда я найду десяток фиг, именно таких, какие мне нравятся – с лохматой от спелости лиловой мантильей и зовущей сладкой каплей в отверстии, похожей на ту влагу, которой женщина сводит с ума мужчин.
Свежекопчёную рыбу с волшебными запахами канцерогена выбираю ещё с большим наслаждением, живую мне вылавливают из аквариума. В уме прокручивается Багрицкий:
О, судаки, обваренные маслом,
От жара раскалённого печурки
Покрытые коричневым загаром!
Неспешно иду домой, ступая по тротуарным плиткам, как по разогретой сковороде. Жар земли поднимается по ногам и проникает снизу, словно распалённый любовник, заставляя млеть от избытка воображаемых желаний.
Дома, оторвав шматок не успевшего остыть грузинского лаваша, жадно поглощаю купленное, глядя в телевизор и запивая молодым вином. Пара часов дневного сна забирает меня, не спрашивая.
Вечером – опять пляж, неспешные гребки и томление. Зелёная вода теплее воздуха нежно льнёт к сиротливой шее. Возвращаюсь через парк уже при свете фонарей. Играет музыка, принарядившиеся курортники заполняют роскошные рестораны и открытые веранды под платанами. Невольно ощущаю себя частью возбуждённой толпы, ожидающей чуда за углом. Мне нравится жить.
Вернувшись домой, зажигаю свет во всех комнатах и, лишь щёлкнув последним выключателем, напрягаюсь: я – одна, не нужна никому и мне никто не нужен, а кто нужен, тот не придет никогда.
* * *
Южной зимой спасает щедрое солнце, но когда серое небо заключает день в тесные объятия и не устающие от бега дожди разыгрывают фуги Баха, собственная никчемность угнетает. Материальный мир ничтожно мал, человек в нём – тень от песчинки, но сознание невидимой нитью связанно
