Четырнадцать мгновений бармена - Валентин Одоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пётр допил свой бокал, поставил на стойку, что-то покрутил внутри часов и улыбнулся, показывая мне циферблат, по которому плавно скользила стрелочка.
— Идут! — сказал он. — Наверное, кому-то жизнь сохранил я сегодня…
Собрав обратно часы и распихав вещи по карманам, гость спрыгнул со стула и, пошатываясь, побрёл к выходу.
Я, конечно, мало что понимаю в его работе. Однако в то, что он спасает чьи-то жизни — верю.
В последнее время Пётр стал молчалив. В основном, сидит, копается в этом сложном часовом микромире, иногда попивая свой любимый «Греми» и улыбаясь, когда очередные часы восстанавливают свой прежний ход… ход человеческой жизни….
Мэтр карандаша
Посвящается К.В.Киселёву
Карандаш что-то быстро шуршит на страничке скетчбука.
Голова рисующего постоянно вертится, смотря с разных сторон на своё творение, и что-то быстро корректируя.
Создаётся ощущение, что он совсем забыл про свой бокал вина на стойке, содержимое которого лишь едва пригублено. Однако я знаю, что когда художник будет удовлетворён результатом своих трудов, то непременно выпьет ещё. Для него это — словно награда за проделанную работу. Словно финиш после долгого кросса.
Я не знаю толком сколько ему лет. Судя по голосу, который, ну, никак не вяжется с его внешностью — уже взрослый парень. Всегда носит одежду пастельных тонов, но неизменно в красной рубашке в крупную клетку. Он приходит один раз в неделю, в субботу. Просит налить ему белого столового вина, а сам достаёт свой небольшой потрёпанный скетчбук, механический карандаш, окидывает своими большими глазами зал и принимается работать.
Я никогда не заглядывал к нему за плечо, дабы увидеть плоды его творений. Никогда ему не мешал.
Тем не менее, недавно я всё-таки ненавязчиво спросил его:
— Коллекционируешь портреты?
Он оторвал взгляд от своего скетчбука и, слегка помявшись, ответил:
— Можно и так сказать…
— А зачем они тебе?
— Ну как? — удивился мой собеседник. — Это ж практика какая-никакая. А учитывая то, что я никогда не учился в художке, то мне она необходима. Сами понимаете, мало кто согласится на просьбу разрешить его нарисовать. А так — вот — приметил себе кого-то и работаю.
— А почему именно здесь?
— Вы о чём?
— Ну, почему именно в баре? Ты же можешь, например, в метро рисовать или ещё где.
— Я кому-то мешаю? — спросил клиент, пододвигая скетчбук ближе к себе, в его голосе чувствовалось волнение.
— Нет-нет, что ты? — поспешил успокоить я. — Просто из интереса спрашиваю.
— Вы знаете, здесь бывает столько разных людей. Все они такие интересные. Да всякий человек, я считаю, по-своему интересен. А здесь конкретно можно увидеть нечто необычное. Как люди открывают миру своё второе «я». Вы ж, наверное, каждый день видите, как к вам приходит один человек, а напивается — совсем другой. Само это перевоплощение. Вот, что интересно.
— Что же тут интересного? — спросил я. — Просто они становятся теми, кто они есть. Не все, конечно, но большинство — так точно.
— Так ведь, вот это и интересно!
Глаза художника прям загорелись, и он, пролистав пару страничек скетчбука назад, показал мне два добротных эскиза девушки. На первом она была вся в себе, держа в обеих руках бокал. На втором была всё та же девушка, но волосы были как будто растрёпаннее, пиджак, что раньше был на ней, висел на спинке стула, блузка была чуть расстёгнута, обнажая начало выреза груди. Бокал был уже в одной руке, а вторая была закинута на спинку стула.
— Видите, как меняется человек, — сказал он. — Она была такой робкой, молчаливой, закрытой. А потом — раз — и уже такая открытая, игривая, прямая.
Я поглядел ещё раз — ведь и вправду. Всё это прекрасно видно здесь. Хоть и без особых красок, зато какие детали — прям до мелочей.
— А ведь, действительно…, — восхитился я.
— Вот, видите! — чуть ли не воскликнул художник и даже немного отхлебнул вина. — Но это то, что люди видят. Я имею в виду, — все люди. А вот, что внутри. Вот это реально интересно.
— Что-что? — решил пошутить я. — Сердце, сосуды…
— Да нет! — усмехнувшись, отмахнулся клиент. — Вы знаете, я всегда завидовал писателям. У них есть слова. Это их кисти. Их карандаши. Их инструменты. Они могут описать, практически, всё! У нас — у художников — всё несколько сложнее. Нам нужно видеть или, хотя бы, представлять то, что мы изображаем. А как представить то, чего не видишь? Например, как изобразить человеческую душу? Вы сейчас, конечно, можете задать в гугле и вам выдаст пару тысяч картинок, но это всё не то. Это — абстрактные образы того, что человек когда-либо видел. А я мечтаю и надеюсь, что когда-нибудь достигну такого мастерства, что смогу изобразить реальную душу человека. Без какой-либо абстракции или ещё чего-то. Просто — голая душа. Вот тогда-то я и пойму, что я уже точно мэтр карандаша. Пусть я уже буду известным, например, буду зарабатывать прилично, но это — ничто по сравнению с реальной картиной души!..
— Тебе бы в философы податься, — усмехнулся я.
— Изобразительное искусство, как и любое искусство, — это всегда философия. Просто она разная. Да и зачем её различать? Можно же творить что попроще. Что попонятнее. Это удобно и доход хороший приносит. Просто сейчас так модно… пройдёт когда-нибудь…
Он снова глотнул вина и продолжил что-то шуршать у себя в скетчбуке, пока я отвлёкся на новый заказ.
Когда я налил очередному гостю, художник уже направлялся к выходу, оставив на стойке пустой бокал, под ножкой которого лежало несколько купюр и небольшой лист бумаги. Это была страничка из его скетчбука. Я поднял бокал, сложил деньги и перевернул страницу. На обратной стороне был небольшой, но очень добротный эскиз человека. Там был изображён я….
Ангел с красными руками
Посвящается Е.В.Поповой
Непредвиденные ситуации в нашем заведении случались достаточно редко. Бывало, конечно, что мужики по-пьяни подерутся или к женщине какой пристанут, но это быстро пресекали. К тому же таких буйных посетителей у нас было совсем не много.
Однако это ещё привычные ситуации. Такое случается и в каких-нибудь элитных дорогих ресторанах, чего уж греха таить.
А вот когда человеку становится плохо… я имею в виду, совсем не хорошо — чуть ли не до смерти…
Передо мной сидела молодая девушка, лет двадцати, может чуть старше; в чёрном пиджаке и брюках, в белой рубашке со стойкой-воротником.
