Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство - Дэйв Пельцер

После «несчастного случая» прошло три дня, но меня продолжало лихорадить. Я не осмеливался попросить у мамы аспирин, тем более что папа был на работе. Я видел, что она вернулась в нормальное состояние, то есть стала такой же, как и последние несколько лет. Температура у меня была от раны. Глубокий порез на животе открывался еще несколько раз, поэтому я подбирался к раковине в гараже — тихо-тихо, чтобы мама не услышала, — и искал там чистую тряпку. Поворачивал кран ровно настолько, чтобы выпустить несколько капель, потом садился и закатывал промокшую от крови футболку. Вздрагивая от боли, прикасался к ране, глубоко вздыхал и как можно осторожнее сдавливал края. Было так больно, что я бился головой о холодный бетонный пол, почти теряя сознание. Когда у меня хватало сил снова посмотреть на живот, я видел бело-желтую субстанцию, медленно сочащуюся из воспаленной раны. Я не разбирался в таких вещах, но понимал, что туда попала инфекция. В первый момент я хотел подняться в дом и попросить маму промыть порез. Когда я почти встал на ноги, я сказал себе: «Нет. Я не буду просить о помощи эту ведьму». Я достаточно знал о том, как оказывать первую помощь, поэтому был уверен, что смогу сам разобраться с раной. Я хотел сам за себя отвечать и не желал полагаться на маму. Она и так слишком сильно контролирует мою жизнь.

Я снова намочил тряпку и поднес к животу. Поколебавшись пару секунд, я все-таки прижал ее к порезу. Руки тряслись от страха, слезы бежали по лицу. Я чувствовал себя беспомощным ребенком и ненавидел это. «Будешь плакать — сдохнешь. А теперь позаботься о ране», — строго сказал я себе в конце концов. К тому моменту я уже понял, что, скорее всего, от такого пореза я не умру; стиснув зубы, я постарался отрешиться от боли.

Меня хватило ненадолго. Я схватил другую тряпку, скатал из нее валик и запихнул в рот. Все внимание сосредоточил на большом и указательном пальцах левой руки, которыми сдавливал кожу вокруг раны. Правой рукой я стирал вытекающий гной и не останавливался до тех пор, пока из раны не начала течь только кровь. Мне удалось выдавить большую часть мерзкой жижи. Но боль теперь была такая, что я едва стоял на ногах. Тряпка во рту приглушала мои крики, голова кружилась, было такое чувство, будто я стою на краю обрыва. К тому времени как я закончил промывать рану, ворот футболки промок от слез.

Боясь, как бы мама не поймала меня возле раковины — ведь я должен был сидеть на ступенях, — я торопливо убрал грязные тряпки и проковылял назад к лестнице. Перед тем как сесть на руки, я проверил футболку: сквозь повязку просочилось всего несколько капель крови. Я мысленно заставлял рану закрыться. И почему-то мне казалось, что она меня послушается. Я гордился собой и представлял, будто я герой комиксов, прошедший через тяжелые испытания и выживший. Вскоре я уснул, и во сне летел по ярко-синему небу. За спиной у меня развевался красный плащ… Я был Суперменом.

Глава 6

Пока папы нет дома

После происшествия с ножом папа стал проводить дома все меньше и меньше времени. Он придумывал всякие веские причины, но я ему не верил. Часто, сидя в гараже, я дрожал от страха и надеялся, что он передумает и никуда не пойдет. Несмотря ни на что, я по-прежнему думал о нем как о защитнике. Когда отец был дома, мама не позволяла себе зайти так далеко.

Кроме того, теперь он стал помогать мне с мытьем посуды после ужина. Папа мыл тарелки, а я вытирал. И пока на кухне шумела вода, мы тихо разговаривали, так что ни мама, ни мои братья не могли нас услышать. Иногда мы молчали по несколько минут для того, чтобы удостовериться: на горизонте все чисто.

Папа всегда начинал первым.

— Как дела, Тигр? — говорил он.

Я всегда улыбался, слыша прозвище, которое папа использовал, когда я был маленьким.

— Все хорошо, — отвечал я.

— Тебе сегодня удалось поесть? — часто спрашивал он.

Обычно я всего лишь молча качал головой.

— Не волнуйся, — говорил отец. — Когда-нибудь мы с тобой выберемся из этого сумасшедшего дома.

Я знал, что папа ненавидит жить здесь, и думал, что в этом только моя вина. Я убеждал его, что буду хорошим и перестану красть еду. Твердил, что буду стараться и делать всю работу по дому. Папа в ответ улыбался и заверял меня, что я ни в чем не виноват.

Иногда, вытирая посуду, я чувствовал, как внутри разгорается огонек надежды. Я понимал, что папа не пойдет против мамы, но, стоя рядом с ним, ощущал себя в безопасности.

Вскоре мама положила конец нашим вечерам на кухне и отняла у меня эти минуты общения с отцом, как отнимала все хорошее в жизни. Она настаивала на том, что мальчику не нужна помощь. Сказала папе, что он уделяет мне слишком много внимания, забывая об остальных членах семьи. И отец сдался без боя. Теперь мама контролировала абсолютно всех.

Через некоторое время папа перестал оставаться дома даже на выходные. Обычно заглядывал на несколько минут после работы; сначала шел к братьям, а потом отыскивал меня (я, естественно, был занят домашними делами). Мы обменивались парой фраз, после чего он уходил. На все это он тратил не больше десяти минут, после чего отправлялся в бар. В одиночестве ему было явно лучше. В те дни папа всегда говорил, что он обязательно придумывает, как нам сбежать. Я улыбался в ответ, но в глубине души понимал, что это только фантазии.

Однажды он опустился передо мной на колени, чтобы сказать, как ему жаль. Я внимательно посмотрел на папу. За последнее время он сильно изменился, и это пугало меня. У него появились темные круги под глазами, лицо и шея стали нездорового красного цвета. Он словно забыл о своей гордой осанке и широких плечах и все время сутулился. А еще я заметил седину в его волосах. В тот день, перед тем как папа ушел, я обнял его крепко-крепко. Потому что не знал, когда увижу снова.

Закончив с домашними делами, я бросился в подвал. Мама приказала мне постирать мою рваную одежду, а вместе с ней — кучу вонючего грязного белья. Но папин отъезд настолько расстроил меня, что я просто-напросто зарылся в тряпки и заплакал. Я плакал и просил его вернуться и забрать меня отсюда. Через несколько минут я заставил себя успокоиться и принялся отстирывать грязь с футболок, которые по количеству дыр уже напоминали швейцарский сыр. Я тер и тер, пока в кровь не ободрал костяшки пальцев. Теперь мне было уже все равно. Без папы мое существование стало окончательно невыносимым. Мне оставалось только мечтать о том, как сбежать из места, которое я отныне называл «сумасшедшим домом».

Один раз, когда папы не было дома особенно долго, мама морила меня голодом десять дней подряд. Как я ни старался, у меня не получалось сделать работу в срок. В результате я оставался без еды. И мама внимательно следила за тем, чтобы у меня не было ни малейшей возможности что-нибудь добыть. Она самостоятельно убирала посуду со стола после ужина и сразу относила объедки в контейнер на улице. Она тщательно проверяла мусорное ведро прежде, чем я относил его на помойку. Холодильник в гараже мама заперла на ключ, который все время держала при себе. Я привык обходиться без еды по три дня, но такая продолжительная голодовка была просто невыносимой. Меня спасала только вода. Доставая лед из морозилки, я тайком брал кубик в рот и сосал его. В гараже я тихо подбирался к раковине и открывал кран, молясь, чтобы он не затрясся и не привлек внимание мамы. Я пил и пил до тех пор, пока у меня желудок не начинал лопаться.

На шестой день я ослабел настолько, что, проснувшись утром, едва смог подняться с кровати. Все домашние обязанности я исполнял со скоростью улитки, практически не соображая, что делаю. Смысл маминых указаний и криков доходил до меня только через несколько минут. Я медленно поднимал голову, чтобы посмотреть на нее, — и видел: для мамы это все было лишь игрой, причем чрезвычайно увлекательной.

— Ой, бедный малыш! — издевательски сюсюкала она. Потом спрашивала, как я себя чувствую, и смеялась в ответ на мои просьбы о еде.

На исходе шестого дня я отчаянно надеялся, что игра ей наскучит и она даст мне что-нибудь — хоть что-нибудь. Мне уже было безразлично что именно.

Однажды вечером, когда «игра» подходила к концу, а я уже переделал все по дому, мама с грохотом поставила передо мной тарелку с едой. Холодные остатки ужина — настоящий деликатес! Но я держался настороже — это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

— Две минуты! — рявкнула мама. — У тебя есть две минуты на еду. И все.

Я мигом схватил вилку, но прежде, чем успел донести до рта хоть кусок, мама вырвала у меня тарелку и вывалила еду в мусорное ведро.

— Слишком поздно! — прошипела она.

Я стоял перед ней, не зная, что делать. В голове вертелся только один вопрос: «Почему?» Я не понимал, почему она со мной так обращается. Я стоял так близко к ведру, что легко мог учуять запах объедков. Мама ждала, что я буду копаться в мусоре, но я сдержался и сумел не заплакать.