Вслед за Эмбер - Кристин Лёненс

десять, – разница в возрасте начнет ее удручать. «Доброе утро, любимый, я принесла тебе завтрак в постель». (К тому времени он будет прикован к постели, так куда же еще?) Завтрак будет состоять в основном из таблеток от двадцати одного недуга, и нельзя забывать о подгузниках – не для его ребенка, рожденного ею, а для него самого из-за слабого мочевого пузыря! Размер XL (десять литров).

Кстати, надо сказать, что я ни на секунду не поверил, будто Эмбер охотится за деньгами Стюарта или с нетерпением ждет дня, когда он отбросит коньки и она заграбастает его богатства. Зная ее, думаю, она потратила бы средства на «великие цели», точно не на себя. Все, даже я, видели, как она балдела от его ухоженности и элегантности, насколько была без ума от его высокого статуса. Богатый, как Крёз или Ларнах[10] в лучшие годы, и при этом кроткий, как ягненок, – многое говорило в пользу Стюарта. О парнях как он снимали фильмы. В Берлине, не Голливуде. Одного его стильного имиджа было достаточно, чтобы ее глаза заволокла пелена. Ей брак со Стюартом, должно быть, казался своевременным способом сбежать, эмоциональным убежищем. Однако, следуя этой дорогой, она неминуемо уперлась бы в кирпичную стену, даже если бы находилась при этом на пассажирском сиденье винтажного «Роллс-Ройса».

Конюшни

2 августа 1979 года

Утро было в разгаре, когда я отправился к врачу сделать прививку от столбняка, которую проморгал. Я не боялся, что ржавый гвоздь положит конец моей жизни, но уже челюсть сводило оттого, что мама безостановочно пилила меня на тему, как я рискую здоровьем. Моросило, дул ветер, и я старался идти как можно быстрее, чтобы сделать укол и покончить с этим. Вскоре я прошел мимо кондитерской Friendly Little Dairy, где в детстве брал лакричные жгутики, твердую карамель «зубодробилку» и шоколадную рыбку: я тогда делал вид, будто сам поймал ее, а потом съедал вместе с крючком, леской и грузилом. Пройдя мимо магазина фруктов Ron the Pom, я затормозил позади пожилой пары в одинаковых бежевых плащах (не зря говорят: «Муж да жена – одна сатана»). Они выглядели благородно, как профессор на пенсии и его жена, его верная опора много десятилетий. Он был стар, но держал над ее головой мини-зонтик, который хлопал, как сумасшедшая летучая мышь. Между прочим, только над ее головой. Кажется, он не слишком заботился о собственном комфорте. Не могу точно объяснить почему, но эта сцена глубоко тронула меня – особенно то, как мужчина крепко сжимал ручку, когда ветер пытался вырвать ее из его старой, морщинистой руки. Он сжимал зонтик так сильно, что проступали костяшки пальцев и сухожилия, превращая его руку в обтянутый кожей скелет, будто сама смерть не могла помешать ему любить жену и пытаться защитить ее.

В то утро я так и не сделал прививку – слишком много было пациентов у доктора, слишком долго пришлось бы ждать, хотя, возможно, я это только придумал, чтобы вернуться домой. Следующее, что я помню, – как стою рядом с маминым автомобилем «Принц Глория». Мама, как мне сказала Вики, ушла к соседям на праздник Tupperware. (То, что взрослые женщины могут устроить праздник из-за такой скукоты, как пластиковые контейнеры, выше моего понимания.) Я убедил себя, что объясню ей позже, почему мне понадобилась машина, но потом увидел фиолетовую наклейку на лобовом стекле, и мое сердце упало. Из-за нефтяного кризиса был принят закон, запрещающий людям использовать свои машины один день в неделю. Его можно было выбрать самостоятельно, но главное – каждый раз это был один и тот же день недели. Им соответствовала наклейка определенного цвета: понедельник – зеленая, вторник – красная, среда – желтая, четверг – фиолетовая и т. д. Меня бесило, что люди вроде Стюарта обходили все эти ограничения с наклейками, потому что у них было несколько машин: в тот день, когда нельзя было ехать на одной, он садился в другую – или «Роллс-Ройс», который раньше предназначался для воскресных поездок (не из-за наклеек). Но для нас, обычных работяг, у которых только одна машина (если не считать папиного рабочего фургона), это тот еще геморрой! По закону подлости на этой неделе мама не использовала автомобиль в те дни, когда было разрешено.

Поскольку поездка заняла бы часа два (а то и больше, так как схема экономии также предполагала снижение скорости до бабушкиных восьмидесяти километров в час), мне, вполне вероятно, могли прилететь штрафы по пути, скорее всего один за другим, целая коллекция к концу пути. Часы работы автозаправочных станций тоже ограничили, и мне даже не обязательно было поворачивать ключ в зажигании, чтобы знать, что стрелка упадет влево. Автомобиль работал практически на парах между впрыскиваниями топлива насосом. У меня было ощущение, будто я даю машине сироп от кашля при больном горле. В отчаянии я пнул шину. Как же это раздражает! Что, по их мнению, должен делать человек моего возраста целый день? Обзавестись идиотским хобби, вроде снятия вкладышей с крышек от пивных бутылок и наклеивания их на стену спальни, эдакая коллекция презервативов, которые никогда не использовались? Должно быть, закон приняли старики, которые ничего не знают об анархической природе любви!

Следующее, что я помню, – позднее утро, я уже в Фенкорте – довольно милом сельском местечке неподалеку от Кембриджа. Я повернул налево у знака «Конюшни» и потащился по длинному пыльному подъезду – мимо лошадей, которые поднимали головы, чтобы посмотреть на меня, мимо кудахтавших слева и справа кур, мимо сторожевой колли, зашедшейся лаем, прямо к стоящей посреди всей этой глуши ухоженной белой вилле. И вот я перед дверью Эмбер, дверью из древесины риму, без звонка, колокольчика, глазка или чего-нибудь, чем можно было бы воспользоваться. Только подкова на перекладине. Половик с фальшивой маргариткой. Пара резиновых сапог. Я стучусь, умоляя Провидение, чтобы дверь открыла не миссис Диринг. И, конечно, дверь открывает именно она. Стало не по себе оттого, что миссис Диринг выглядела копией Эмбер, когда той будет лет на двадцать больше или около того. Поймите меня правильно – мама Эмбер была вполне привлекательной женщиной за сорок. Те же бездонные голубые глаза, тот же прямой нос, та же улыбка, спрятавшаяся в уголках губ, как чувство юмора со встроенным предохранителем; конечно, время нарисовало складки между ее бровями, проложило круглые борозды вокруг рта и добавило килограммов на бедрах.

Она посмотрела мне в лицо, явно недовольная, будто приняла меня за коммивояжера или миссионера.

– Чем могу помочь? – спросила она, всем видом сообщая: «У меня есть другие дела».

– Доброе утро, миссис Диринг, – очнулся я. – Итан Григ.

– Это ты все время звонишь?

– Можно мне поговорить с вашей дочерью, всего пару минут?

Миссис Диринг поняла, что я проделал такой путь, чтобы увидеть Эмбер, и на ее лице появилось выражение жалости. Она сказала уже мягче:

– Итан. Да, конечно. Здравствуй. Иди за мной.

Она вытерла руки о шерстяное платье и сменила мохнатые тапочки на резиновые сапоги. Я следовал за ней, когда она порывистой, немного мужской походкой шла к задней части дома.

– Они здесь, – равнодушно сказала она.

Они? Миссис Диринг же не имела в виду Стюарта? Разве он не должен быть в своем головном офисе, делая то, что там положено ему делать со всеми этими финансовыми графиками, скачущими вверх и вниз, как электрокардиограммы, возможно заставляя сердца так же взмывать вверх и падать вниз? Позади дома запах лошадей был сильнее, но не сказать чтобы неприятнее. И действительно, довольно много животных высовывали головы из стойл вокруг бетонной площадки, на которой куча сена фактически парила. Было ли это реакцией только что вычищенного из стойл навоза на осенний холод или последствиями компостирования? Я слегка растерялся и повернулся к миссис Диринг, но она уже уходила, бросив на меня рассеянный взгляд. Она наклонилась сорвать на ходу полевой цветок, рассекла им воздух и решительно швырнула его вдаль. Я несколько раз моргнул, пытаясь