Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

Город полон беснующегося народа. Все разукрашены красными бантами и повязками на рукавах. С крыш стреляют городовые; по ним, с тротуаров, палят из ружей группы рабочих и солдат. Говорят, что сотни городовых расстреляны у водокачки около Таврического сада. По улицам разъезжают грузовики и легковые автомобили, полные солдат с винтовками, обвязанных пулеметными лентами. Лежат даже на крыльях автомобилей и целятся…

Около всех участков пылают груды бумаг. Разгромили квартиру пристава I Литейного участка, причем из третьего этажа выбросили на улицу пианино. Горит Литовский замок, догорает Окружный Суд. Водят арестованных.

На Невском видел даже мчавшуюся верхом на лошади какую-то женщину без шляпы с развевающимися стриженными волосами.

Пошел к Думе. Видел Родзянко[64]. Он окружен толпами солдат и рабочих и произносит речи. На всех одеты красные банты, все орут, веселятся. Всё это производит на меня жуткое впечатление: я еще вовсе не забыл полученное мною накануне «боевое крещение». Одно лишь я замечал с очевидностью, что во всех действиях толпы не было ни малейшей организации, и не видно было вожаков.

Было полное безвластье.

Мне показалось, что Родзянко со своей наружностью русского барина имел растерявшийся вид и произносил окружающим его «революционерам» какие-то подходящие фразы.

У меня создалась уверенность, что к ночи опять наступит полная тишина, и город опустеет. «Революционные войска и рабочие» набегаются, настреляются, накатаются на чужих автомобилях и наоравшись вдоволь, устало разбредутся по своим домам и казармам.

Ну, конечно, — думал я, — ночью их и ликвидируют, двинув на Петроград верные части.

1 марта

Я опять вышел на улицу понаблюдать.

Пальба продолжалась. Пулеметы стреляли по всему городу. Беснование продолжалось. Ничего неизвестно, что происходит в России и на фронте.

Но никто и не пытается навести порядок.

У нас в доме произошла зверская расправа: чернь загнала с улицы на лестницу дома офицера в форме и убила. Стены были забрызганы кровью и мозгами.

Насмотревшись вдоволь на улицах, меня вдруг потянуло в наш Запасный батальон.

Недолго думая я туда отправился. (Надо было иметь 19 лет, чтобы делать подобные глупости).

Прихожу на плац. На меня никто не обращает внимания — таких типов в штатском эти дни полны все казармы. Иду в Собрание.

Боже! Во что они его обратили! Всё разгромлено, вся мебель переломана, весь пол завален бумагами и книгами полковой библиотеки. В биллиардной мягкая, кожаная мебель порублена шашками. Сукно биллиарда разорвано штыками, валяются обломки киев, биллиардные шары, конечно, украдены. Чудом уцелели висящие по стенам портреты бывших командиров полка. По Собранию бродят какие-то личности и роются в ворохах бумаг и всяких разбитых предметов. Окна выбиты. Видно, что с остервенением били, ломали, рубили, рвали и кололи всё, что попадалось под руку. Безусловно надо озвереть и потерять человеческий облик, чтобы так всё опустошить.

Выхожу с тяжелым сердцем, направляюсь к воротам. Невдалеке стоит группа солдат и штатских. Они следят за мной и о чем-то разговаривают. Потом, вдруг направляются ко мне, хватают меня за руки и тащат к гауптвахте.

Я проклял тот момент, когда нечистая дернула меня пойти в казармы.

— Бей его — это провокатор (уже выучили словечко), чего с ним разговаривать. Солдаты меня узнали, но штатские недоумевали, зачем мне понадобилось, переодевшись в штатское шляться по казармам.

Я пытаюсь что-то им объяснить, но никто меня не слушает. И они совершенно правы — на кой черт я сюда явился.

Собирается моментально толпа, солдаты и штатские — все вооружены винтовками, шашками, револьверами, пулеметными лентами обмотаны вокруг туловища. Мне угрожают, ругаются, толкают и тащат куда-то. Около гауптвахты становят меня к стенке. «Ну, — думаю, — конец на этот раз». Но неожиданно вдруг меня оставляют. Я не верю своим глазам, какие-то солдаты меня защищают от нападающей толпы. Второразрядники. Моя команда.

— Это наш прапорщик и вы его не троньте. Он был у нас как бы голова нашего обчества, — говорит младший вахмистр Стецюренко. (А я ему недавно ставил двойки за диктовки). Но штатские и слышать не хотят — задолбили «провокатор» и кончено.

Тогда я и говорю:

— Ну какой я провокатор? В цейхгаузе висит моя шинель и фуражка, я сам их покажу. Если мне в пору — то значит эти солдаты говорят правду.

Все повалили в цейхгауз. Я показывал дорогу. Я надел мою шинель и фуражку. Это всех убедило. Тогда моя команда взяла винтовки, построилась, поставила меня в середину и повела домой под конвоем.

На улицах шла стрельба. Бабы на тротуарах смотрели, как меня вели, и качали головами:

— И такой молоденький, ах страсть-то какая.

Убийство штабс-капитана фон Фергена

Оказывается, накануне утром 28 февраля, как это было условлено, толпа солдат и рабочих пошла обыскивать офицерский флигель. Никого из офицеров уже не было в казармах — все разошлись ночью, переодевшись в солдатскую форму.

Капитан фон Ферген не захотел оставить своей квартиры. Рано утром толпа ворвалась к нему на квартиру, выволокла на плац и убила[65]. Говорят — солдаты его же роты. Они его очень любили; совершив злодеяние, они вдруг пожалели об этом, начали плакать, подняли его тело, привели его в порядок… Когда же пришла вдова капитана, почему-то вдруг захотели не выдать ей тело и вновь над ним надругались. Потом сами взяли тело, положили в гроб и принесли в полковую церковь. Затем снова их что-то обуяло, не захотели давать совершить отпевание. Во время панихиды плакали…

Всего в нашем батальоне за эти дни было убито три офицера и несколько ранены. Число пострадавших солдат, рабочих и других мне неизвестно.

Так происходила в нашем Запасном батальоне «бескровная революция».

Отречение Романовых. Временное правительство

Все последующие дни не принесли ничего хорошего. В городе постепенно наступало успокоение. Я ходил регистрироваться в Собрание Армии и Флота на Литейном. Там побывали десятки тысяч офицеров, неизвестно для чего.

После знаменитого приказа № 1 офицерство перестало существовать, а с ним и Русская Армия[66].

Из газет мы узнали, что Государь отрекся за себя и за Наследника, в пользу своего брата Великого Князя Михаила Александровича. Говорят, что сразу после отречения Императора Николая II, Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко предложил Великому Князю Михаилу Александровичу вступить на Престол предков.

— А можете ли Вы мне гарантировать жизнь? — спросил Великий Князь.

Конечно, во время бунта Родзянко ничего не мог гарантировать, и Великий Князь поспешно отказался от престола.

Все мы, русские, обязаны были умирать за Веру, Царя и Отечество не «щадя живота», а вот Великий Князь не пожелал рискнуть своей драгоценной жизнью, чтобы спасти Россию.