Анна Керн: Жизнь во имя любви - Владимир Сысоев

Посетителями петербургского салона Олениных были литераторы Г. Р. Державин, В. В. Капнист, Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. А. Озеров, А. А. Шаховской, Н. И. Гнедич, К. Н. Батюшков, И. И. Козлов, А. Мицкевич, С. Н. Марин, А. С. Грибоедов, П. А. Плетнёв; писатель, драматург и переводчик М. Е. Лобанов; музыканты М. И. Глинка и братья Виельгорские; живописцы А. Г. Венецианов, О. А. Кипренский, А. П. и К. П. Брюлловы, Ф. Г. Солнцев; гравёры Н. И. Уткин и Ф. И. Иордан; скульпторы Ф. П. Толстой и С. И. Гальберг; актёры А. С. Яковлев, Я. Е. Шушерин, И. И. Сосницкий, Е. С. Семёнова; певец Н. К. Иванов, палеограф и нумизмат А. И. Ермолаев.

Упомянутый Анной Петровной Иван Матвеевич Муравьёв–Апостол был родственником её бабушки А. Ф. Муравьёвой; по материнской линии он приходился правнуком украинскому гетману Даниле Апостолу. Он являлся членом Российской академии и Беседы любителей российской словесности. В последние годы царствования Екатерины II был назначен воспитателем великих князей Константина и Александра Павловичей, при Павле I служил сначала его советником по внешнеполитическим вопросам, а затем – посланником в Гамбурге и Мадриде. Он написал комедию «Ошибки, или Утро вечера мудренее», проникнутые искренней любовью к родине «Письма из Москвы в Нижний Новгород» и «Путешествия по Тавриде», а также перевёл «Облака» Аристофана и «Школу злословия» Шеридана. С 1806 года Иван Матвеевич владел полтавским имением Апостолов Бакуловка. Анна Петровна упоминает о том, что именно И. М. Муравьёв–Апостол в 1807 году, когда нуждался, занял у её матери, да так и не отдал те самые 70 голландских червонцев, что были положены под подушку после её рождения. В 1816 году, когда И. М. Муравьёв–Апостол вёл тяжбу с майоршей Сенельниковой за имения сына гетмана М. Д. Апостола в Полтавской губернии, Пётр Маркович Полторацкий был его поверенным и принял опеку над его детьми. Некоторое время Муравьёв–Апостол жил у Полторацкого в Лубнах.

С юных лет дети Ивана Матвеевича Сергей и Матвей бывали в доме Олениных и, в свою очередь, приводили туда полковника Генерального штаба И. Г. Бурцева. Будущие декабристы Е. П. Оболенский и М. М. Нарышкин гостили здесь как сослуживцы и приятели Г. Н. Оленина, родственника хозяина. Его сын Алексей Оленин приглашал домой своего сослуживца штабс–капитана Гвардейского генерального штаба А. О. Корниловича. На правах родственников бывали А. Н. Муравьёв и С. Г. Волконский. Н. И. Греч, знакомый с А. Н. Олениным с детских лет, ввёл в дом Олениных Николая Бестужева. Как сослуживец Петра Оленина по

Семёновскому полку приезжал в дом на набережной Фонтанки и будущий декабрист И. Д. Якушкин.

Вскоре после окончания Лицея салон Олениных по воскресеньям стал посещать и Александр Сергеевич Пушкин. Многое привлекало его здесь: и шумное веселье, и научная строгость узких кружковых собраний, на которых известные учёные обсуждали проблемы издания русских летописей, спорили о путях развития отечественной словесности. Пушкин принимал участие в дружеских беседах с Крыловым, Гнедичем, Батюшковым, А. И. Тургеневым, П. А. Катениным, И. М. Муравьёвым–Апостолом, М. П. Бестужевым–Рюминым, в домашних театрализованных представлениях и разгадывании шарад, играл в фанты, лапту и горелки.

Общение поэта с гостеприимным семейством прервала его ссылка сначала на юг, а потом в Михайловское.

Вот как описала свою первую встречу с Пушкиным наша героиня:

«На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его: моё внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались, и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой–то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего Осла И теперь мне ещё слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнёс: «Осёл был самых честных правил!»

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры (курсив А. П. Керн. – В. С.), и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким подошёл ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «Et c'est sand doute Monsieur qui fera l'aspic?» (А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?){20}. Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов.

Да и какие могли быть чины там, где просвещённый хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя моё внимание льстивыми возгласами, как например: «Est–il permis d'etre ainsi jolie!» (Можно ли быть такой хорошенькой!). Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадёт в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m–me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьёзно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. «Je me ravise (Я раздумал), – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины…» Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала, и брат (Александр Полторацкий. – В. С.) сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами».

Молодая генеральша тогда не обратила на Пушкина никакого внимания: как поэта она, вероятно, не знала его совсем, а как потенциальный поклонник он совершенно не произвёл на неё впечатления.

Пушкина же поразило в ней сочетание сверкающей красоты, девической чистоты облика и какой–то затаённой грусти; ему казалось, будто какая–то тяжесть давила на неё. Этим тяжелым крестом была её жизнь с нелюбимым мужем и полная беспросветность впереди. Он держался с красавицей развязным мальчишкой, однако в его душе мгновение случайного знакомства оставило глубочайший след, а внезапно вспыхнувшее чувство жило в нём годами, периодически выплёскиваясь бриллиантами поэтических строк.

По мнению Анны Петровны, непосредственным отголоском этой встречи стали следующие строки восьмой главы «Евгения Онегина», где описывается появление Татьяны Лариной с мужем на балу:

Но вот толпа заколебалась,По зале шёпот пробежал…К хозяйке дама приближалась,За нею важный генерал.Она была нетороплива,Не холодна, не говорлива,Без взора наглого для всех,Без притязаний на успех,Без этих маленьких ужимок,Без подражательных затей…Всё тихо, просто было в ней,Она, казалось, верный снимокDu comme il faut… ( Шишков, прости:Не знаю, как перевести).К ней дамы подвигались ближе,Старушки улыбались ей,Мужчины кланялися ниже,Ловили взор её очей,Девицы проходили тишеПред ней по зале: и всех вышеИ нос и плечи подымалВошедший с нею генерал.

В 2007 году вышла книга одного из крупнейших российских специалистов по славянской мифологии и палеографии академика В. А. Чудинова «Тайнопись в рисунках А. С. Пушкина. Разгадка кода гения». Её автор даёт расшифровки многих тайнописных текстов поэта, вставленных им в его графические изображения. Не вдаваясь в острую полемику, развернувшуюся в печати по поводу этой работы, хотим, тем не менее, привести расшифровку учёным одной фразы, вмонтированной Пушкиным в причёску молодой женщины, изображённой рядом с портретом Марии Раевской в рукописи второй главы «Евгения Онегина» (по определению А. М. Эфроса, это портрет одесской знакомой поэта Амалии Ризнич): «Анна Керн – слюбила Пушкина. Это дико».